Хольт чувствовал себя в толпе чужим и одиноким. Он с тоской думал о Гундель, но разве ее разыщешь среди этих десятков тысяч! А если бы случай и столкнул их — Гундель неразлучна со Шнайдерайтом.
И Хольт ушел с площади. Он направился в более уединенные городские кварталы и по залитым майским солнцем, украшенным флагами улицам побрел в направлении к Менкебергу. Здесь он неожиданно наткнулся на Аренса.
Аренс в новеньком светло-сером двубортном костюме с переброшенным через руку пыльником, в лайковых перчатках и мягкой шляпе, имел помятый вид. Видно, угодил в давку.
— Как вам нравится этот цирк? — обратился он к Хольту. — Следом за мной шел этот невозможный Гофман, он как сумасшедший хлопал меня по плечу и орал: «Радуйся, браток! Браток, что же ты не радуешься?» Нахальство! — возмущался Аренс. — С чего мне радоваться!
Несколькими кварталами дальше он показал Хольту на окружающие дома.
— Поглядите на эти флаги в окнах — вы на каждом увидите белесое пятно! Так гитлеровский флаг превращают в флаг коммунистический. Словно это все равно что переменить одежду. До чего мы дошли!
— Вы хотите сказать — при Гитлере, — возразил Хольт. — Это при Гитлере мы дошли.
— Безусловно! — подхватил Аренс. — Это самое я и говорю! Все мы, в конце концов, против Гитлера!
Общество Аренса стало вдруг Хольту невыносимо, и он был рад, когда тот откланялся у мебельной фабрики.
Хольт дошел до бульвара и побрел по аллеям в поисках свободной скамьи. Но повсюду торчали только каменные подножия; деревянные сиденья за зиму растащили на топку. Пришлось стоя съесть завтрак, приготовленный заботливой фрау Томас. Он так проголодался, что с удовольствием сжевал бутерброды, которые фрау Томас неизменно мазала растительным маслом, пережаренным с мукой и майораном.
Ему ничего не оставалось, как вернуться домой и сесть за письменный стол. Но, проходя мимо детской площадки, он на низенькой каменной ограде, обрамлявшей ящик с песком, увидел девушку в плиссированной юбке и светлой вязаной кофточке, девушку с длинными темно-русыми косами, и узнал в ней Ангелику.
Он подсел к ней на ограду.
— Помнится, мы договаривались сходить в кино?
Вся вспыхнув, она подняла на него ласковые голубые глаза.
— Да, но ведь вы уехали.
— Зря я уезжал. Мне это особенно ясно, когда я вижу тебя.
— Но теперь вы, слава богу, вернулись.
— Почему же слава богу?
— Может, мы все-таки сходим разочек в кино. А то все школа и школа, да по субботам расчищать развалины, а остальное время сидишь одна… Какая это жизнь!
— Ты тоже немного одинока, верно?
— Мало сказать — немного! Бабушка все дни на работе, а когда не работает, только и знает, что ходит за мной по пятам.
Хольт поднялся. Он взял Ангелику за руку.
— Знаешь что? Пойдем куда-нибудь из города! — Он не выпускал ее руку из своей. — Сегодня мне показалось, что пришла весна. Давай проверим!
Они прошли через весь Менкеберг, через жилые и фабричные кварталы пригорода, потом долго кружили садами и огородами, пока не выбрались на гряду холмов, подступавших к городской окраине. Здесь начинался чахлый низкорослый лесок. Они уселись среди голых кустов на земле, уже подсушенной и пригретой майским солнышком.
Море домов и сегодня было скрыто туманной дымкой. Хольт уже однажды сидел здесь вместе с Гундель. С тех пор прошла целая вечность. Им с Гундель не много пришлось пережить счастливых минут, но этих воспоминаний достанет ему на всю жизнь.
— О чем вы задумались? — Голос Ангелики вывел его из оцепенения.
— Не спрашивай, — сказал Хольт. — И перестань наконец говорить мне «вы»!
Она снова испуганно глянула на него и нерешительно покачала головой.
Он обнял ее.
— Ах, пожалуйста, прошу вас, не надо! — залепетала она растерянно.
Он поцеловал ее, и она блаженно приникла к его груди, отдав ему во власть свои неумелые, но послушные губы.
Он сказал ей:
— Мы будем часто видеться. Будем снова и снова целоваться. Но это чертовски опасная игра, я захочу от тебя все большего и большего.
— Чего захочешь? — спросила она. — Не плохого ведь?
— Нет, не плохого! Но одних губ мне мало. А вдруг я потребую чего-то большего?
— Чего же ты потребуешь, скажи!
— Тебя! — шепнул он ей на ухо. — Тебя целиком, без остатка.
— Скажи, а это плохо, когда хочется знать, какая она, любовь?
Хольт погладил ее по голове.
— Любовь? — отозвался он. — Лучше беги от нее. Прекраснее ожидание любви. Довольствуйся ожиданием. Любовь — как жизнь, она так же противоречива; она и отрезвит тебя и оглушит; того, кто слишком много о ней мечтает, ждет разочарование. Не спеши! Еще успеешь разочароваться. А теперь пошли, я провожу тебя домой.
Уже смеркалось, когда Хольт вернулся на завод. Как и обычно, когда его осаждали мысли, он долго стоял у окна своей мансарды. Он думал об Ангелике, и о Гундель, и снова об Ангелике и пришел к заключению, что ему надо ее избегать.
Так он и поступил на следующее утро. Теперь, встречаясь с Ангеликой в школе и по дороге в школу, он только мельком ей кивал. Хольт видел, что она ждет от него лишь знака или слова, но не говорил этого слова, не подавал знака. Он зарылся в книги. Он чувствовал, что жесток с ней. Но лучше быть жестоким сегодня, чем завтра, когда свершится непоправимое.
С недавнего времени он стал дважды в неделю посещать кружок французского языка, словно ему не хватало обязательной школьной программы. Раз в неделю эти занятия совпадали со спевками школьного хора, и как-то под вечер, когда уже смеркалось, Хольт, выйдя из школы, увидел, что в сквере его ждет Ангелика.
Она крепко схватила его за руку и увлекла за собой к той укромной детской площадке, где они встретились прошлый раз. Они снова присели на каменную ограду.
— Почему ты меня избегаешь? — спросила она. — Ты уже и знать меня не хочешь!
— Напротив, очень хочу, — возразил Хольт. — Ты еще этого не понимаешь. Наши встречи к добру не приведут, а я не хочу, чтоб тебе было плохо.
— Если мы любим друг друга, они приведут только к хорошему, — убежденно отвечала она. — Но ты меня, я вижу, обманываешь. Мужчины все обманщики! Тебе, верно, больше нравится другая.
Не рассказать ли ей о Гундель? Обе девушки знали друг друга. Менкебергская группа молодежи была связана со школьной группой. Но Гундель предпочла ему Шнайдерайта, и никто не может поставить Хольту в укор, если он займется Ангеликой. А тем паче — сама Гундель!
— Вот видишь! — воскликнула Ангелика. — Значит, есть другая!
Он закрыл ей рот поцелуем и дал себе волю, забыв свое решение ее избегать.
А затем опомнился.
— А теперь ступай! Тебе пора домой. Мне приходится за тобой присматривать!
— Предоставь это моей бабушке! — сказала она и еще крепче обняла его за шею.
— Да будь же благоразумна! — взмолился он. — Ты слишком молода. Если бабушка что заметит, нам
