которая и была самым важным в наших отношениях, потом она возникала время от времени лишь в письмах. Сегодня сказали бы, что мы были просто помешаны друг на друге. Никогда еще секс не доставлял мне такого счастья, никогда еще отношения наши не сводились настолько к одной только телесной близости, никогда мы не разговаривали так мало. На некоторые темы было наложено табу, их мы не трогали: смерть Бернхарда, болезнь Иды, мое сожительство с Антоном, мой третий ребенок, наши взаимные обиды. После каждого рандеву мы покидали Милочкину квартиру, Хуго торопился в магазин, я спешила на вокзал.
Время от времени Хуго и Ида навещали нас, и мы все вместе гуляли в платановой роще на Матильдовой горке или вдоль Гросен Booг или шли в кино. Сентиментальная Ида три раза посмотрела вместе с дочкой фильм «Зелен луг», но Хуго это как-то не тронуло. Он любил итальянское и французское кино. Помню, смотрели мы «Фанфан-Тюльпан», Хуго искал в темноте мою руку, Антон — тоже, и по ошибке они чуть не схватили за руки друг друга. Нам с Хуго держаться за руки было невозможно: рядом сидела Ида. Да и Антон чувствовал наше с Хуго взаимное влечение, но молчал.
Алиса меня предостерегала. Кроме Милочки, только она всегда была моим доверенным лицом. В пятьдесят первом моя младшая сестра забеременела и была сама не своя от счастья. Учиться она еще не закончила, но готова была справиться со всем — и с экзаменами, и с ребенком. Беременность сделала ее чувствительной, и она прониклась нежностью ко всем племянникам, особенно к моей четырехлетней Регине.
— Она такая шустрая у тебя, гиперактивный ребенок, — говорила сестра, — трудно, конечно, тебе с ней справляться. Но это же безответственно — оставлять такую сорвиголову на слепого.
Но Алиса добилась только того, что во время каждого любовного свидания совесть стала терзать меня еще сильнее, отравляя всю радость встречи с любимым.
Однажды нас с Хуго застукал в постели Милочкин муж Шпирвес. Его вконец одолела аллергия, он так чихал, что шеф не выдержал и отправил его домой. Сам бы он добровольно с работы в жизни не убрался: Шпирвес был такой трудоголик, такой ответственный, что и дальше бы доводил своими соплями весь отдел. Милочка потому нас и уверяла: мы, мол, можем делать что хотим, а муженек ее трудится как вол, с работы ни ногой: «будьте спокойны, никогда его не увидите».
Как же нам было стыдно, когда этот сморкающийся господин заявился в спальню с бумагами под мышкой и остолбенел, к тому же он был еле живой от насморка. Я натянула одеяло на голову и замерла. Хуго должен был знать, как кавалеру положено выходить из такой ситуации.
Хуго откашлялся, чтобы произнести речь. Аллергик перепугался, ударился в панику, завопил не своим голосом, стал звать на помощь. Насморк его тут же прошел.
— Не будете ли вы так любезны передать мне мою рубашку, — вежливо попросил Хуго, — она за комодом.
Шпирвес повиновался и, там же за комодом обнаружив мою нижнюю юбку, подумал, что Хуго тут развлекается с Миле.
— Где мое ружье?! — возопил он и прибавил что-то, если не ошибаюсь: «Мерзавка!»
В отчаянии он рылся в шкафу в поисках ружья. Я знала, что Миле уже обменяла ружье на продукты, и попыталась успокоить разгневанного ревнивца:
— Шпирвес, ты, это, ну, извини, а? Ужасно неудобно получилось. Мне Милочка ключ дала. Ну, вдруг дождик пойдет, так я бы зонтик взяла у вас тут, хм… Я за ним и пришла. А, кстати, вы не знакомы еще?..
Мужчины пожали друг другу руки, один процедил свое: «Очень приятно», другой — «Я тоже очень рад». Хуго сунул мне под одеяло мои шмотки, так что я встала уже одетой. Шпирвес был так счастлив, что жена ему все-таки верна, что брак его не осквернен и что мы с Хуго оказались не ворами-взломщиками, что на радостях откупорил бутылку хлебной водки. Через некоторое время Милочка обнаружила нас троих, пьяных, сидящими на софе. Когда мы прощались, Шпирвес бормотал:
— Вы уж меня извините, я, это, ну, ругался тут словами разными! Ну да вы сами понимаете, что я подумал, когда вас увидел. Вы в другой раз кровать-то застелите свежим бельем.
Помнит ли Хуго эту историю? Мы потом еще много раз смеясь вспоминали, что тогда нес Шпирвес. Так что я не намерена теперь произносить при Хуго имя Милочки.
Когда Хайдемари уехала в Гамбург в помощницы к мужскому парикмахеру, маменька задумалась, не перебраться ли ей к Иде во Франкфурт. В конце концов она покинула деревню ради больной дочки. Невестка моя Моника собиралась замуж за спокойного скучного беженца из восточных земель. Мамуля, видимо, не хотела мозолить молодым глаза, зато уж мне досталось! Антон ей нравился, но она тут же просекла, что он в моем доме — совершенный подкаблучник. Переехав во Франкфурт, мама наносила нам визит чуть ли не каждую неделю. Ее, конечно, очень тянуло в родные места, но она старательно избегала заходить в разбомбленный центр города, где когда-то стоял наш дом с обувным магазином.
Болезнь иногда отпускала Иду, и она чувствовала себя вполне сносно. Не успел Хуго обзавестись собственным книжным магазином и начать получать чуть больше денег, как она стала покупать дорогие платья. Это мне мама рассказала. Хуго о семейных проблемах особо не распространялся.
Между тем мы по-прежнему встречались, но уже не у Милочки. Новые условия были, прямо скажем, не много лучше: в обеденный перерыв Хуго отсылал перекусить своего помощника, запирал двери, и мы с ним уходили вглубь магазина, в бюро, где стояла не кровать, а продавленная древняя софа, обитая протертым кроличьим мехом.
Однажды я, как всегда, спешила с вокзала домой и уже издали увидела около своего дома толпу. Вероника с плачем кинулась мне навстречу и попыталась что-то объяснить, но я ничего не поняла. Только когда мы подошли к порогу, соседка рассказала мне, что произошло.
Ульрих катался на велосипеде по нашей улице, за ним бегала команда его приятелей, Вероника сидела на багажнике. Антон стоял в палисаднике с Региной на руках, малютка размахивала красным флажком. Слух у Антона был предельно обострен: он услышал, как приближается грузовик, и закричал детям, чтобы отбежали на тротуар. Ульриху минуло двенадцать, мальчик он был умненький, отъехал на другую сторону улицы, Вероника была у него на багажнике, а вот Регина вдруг вырвалась из Антоновых рук и кинулась к сестре. Антон бросился за ней, чтобы ее поймать. Шустрая девчонка была уже давно на другой стороне со старшими, а Антон попал под колеса грузовика. Дети мои были в шоке, Антона увезли в больницу.
Хуго вдруг громко всхрапывает и просыпается. Его голубые глаза испуганно таращатся на меня. У него начинается катаракта, и от этого они кажутся еще таинственней.
— Ой, прости, я, кажется, заснул! Мне Ида снилась. Ох, Господи, Хуго, Хуго, а ведь раньше ты был более чутким. Из вежливости я справляюсь, был ли сон, по крайней мере, приятным?
О чем он был, уже не перескажешь, отвечает Хуго, садится и протирает глаза.
— Ида в этом сне злилась на меня, за что — понятия не имею. Но она так же бушевала, когда застала в нашем доме чужую женщину, помнишь?
Я притворяюсь, что ничего такого в жизни не слыхала, а про себя замечаю, что у каждого из нас свои воспоминания.
Так вот, Хуго принимается рассказывать, как Ида пришла однажды из парикмахерской, а в гостиной сидит какая-то незнакомая молоденькая барышня. Ида возмущенно вопрошает, кто это такая и что ей надо, а та в ответ:
— Как, а разве ваш муж ничего вам не рассказал? Он с вами разводится и женится на мне. Мы уже давно любим друг друга, и я скоро сюда перееду.
Иде на секунду становится плохо, но дар речи у нее не пропадает, и она вышвыривает нахалку вон, провожая ее всякими разными словами. После чего следует истерический припадок.
Ошарашенного Хуго приветствовал звон разбитой напольной вазы его родителей (свое приданое Ида в минуты гнева всегда берегла). Кое-как он мою сестру успокоил и попросил эту якобы любовницу описать. И выяснилось, что он знать ее не знает, никогда такой женщины не видел. Долго Хуго так распинался, пока
