же, как и всем, стоит рассчитывать на необходимость сохранять равновесие сил в Италии? Может ли оно служить гарантией защиты со стороны итальянских государств в случае, если одно из них попытается подчинить Венецию? Такое вполне возможно, и теперь венецианцы понимали, что будущее процветание, если не сегодняшнее выживание, с этого времени будет зависеть не столько от адмиралов, купцов или кондотьеров, сколько от дипломатов. Так началась великая эпоха венецианской дипломатии — искусства, которое республика постигала с прилежанием и основательностью, проявляемыми ее гражданами всегда в наиболее важных для государства вопросах, и в результате уровень венецианских дипломатов стал легендой во всем цивилизованном мире.
Это не была дипломатия, с помощью которой заводят союзников. Наоборот, венецианская дипломатия имела тенденцию сеять страх и недоверие, в большой степени опираясь на шпионов и агентов, на скрытность и интригу, на зловещую и таинственную неторопливость Совета десяти. Неудивительно, что с течением веков Венецию окутала — по крайней мере, в умах многих европейцев — атмосфера, которую мы могли бы ассоциировать с самыми мелодраматическими формами трагедии Ренессанса. И мало кто понимал, что венецианские методы дипломатической разведки были столь устрашающими потому, что Венеция сама боялась.
Глава 34
ТРИУМФ ИМПЕРАТОРА
(1516–1530)
Будучи другом обоих монархов, я могу только повторить вслед за Апостолом: я радуюсь с тем из них, кто в радости, и печалюсь с тем, кто в печали.
Если Нуайонский договор и не принес Италии долговременного мира, то, несомненно, дал желанную передышку. 1517 год был самым спокойным из всех, что помнило большинство людей. Это не значит, что в это время ничего не происходило: год, который начался с захвата турками Каира и закончился написанием девяноста пяти тезисов Мартина Лютера, которые он прибил к двери церкви в Виттенберге, нельзя сбрасывать со счетов. Но оба этих важных события не сразу оказали влияние на политическую ситуацию, и жители Ломбардии и Венето смогли за эти двенадцать месяцев восстановить свои разрушенные дома, снова засеять разоренные поля и ночью спокойно спать, не думая о мародерствующих армиях, насилии, грабежах и реках крови.
Пятилетнее перемирие, подписанное в июле 1518 между империей и республикой, еще больше стабилизировало ситуацию, и сложно предположить, сколько продлилось бы затишье, если бы 12 января 1519 года в своем замке в Вельсе, что в Верхней Австрии, не умер Максимилиан Габсбург. Немало усилий он приложил к тому, чтобы империя непременно досталась его внуку Карлу, который благодаря последовательности династических союзов, а также череде неожиданных смертей в возрасте девятнадцати лет оказался повелителем Испании (вместе с Сицилией, Сардинией и Неаполем, не говоря уже о новых американских колониях[240]), Австрии, Тироля, большей части Южной Германии, Нидерландов и Франш-Конте. Однако сами размеры этого гигантского наследства, вместе с опасением, что империя, если позволить ей долгое время находиться в руках одной-единственной семьи, может превратиться в наследственную монархию, стали причиной того, что выборщики склонялись в пользу другого серьезного кандидата, Франциска I.
Но и европейский государь Франциск I вовсе не был безусловным кандидатом на имперский трон. Если говорить о владениях, он не мог соперничать с Карлом; с другой стороны, французский трон был гораздо более устойчив, его могущество имело более глубокие корни, его возможности были гораздо шире. Более того, в год вступления Франциска на престол победа при Мариньяно принесла ему Милан, а вместе с Миланом контроль над всей Северной Италией вплоть до границ Венеции. Несметное богатство французского короля также представлялось фактором, благодаря которому его кандидатура была предпочтительней, нежели кандидатура Карла, так как все семеро избирателей ясно дали понять с самого начала, что для получения их голосов самым убедительным был бы финансовый аргумент. Кроме этого, у Франциска была поддержка английского короля Генриха VIII и кардинала Вулси, которые тоже были озабочены сохранением баланса сил, и папы Льва X, у которого была самая веская причина — от Рима до границ королевства Неаполь, владения Карла, было всего сорок миль, и папа не хотел такого близкого соседства с императором.
В течение первых двух месяцев после смерти Максимилиана казалось, что соперники равны; но в конце концов деньги, которые Карл сумел получить в долг у крупных немецких банкирских домов — особенно у дома Фуггеров из Аусбурга, — оказались слишком серьезной силой. В последний момент папа Лев изменил решение; и 28 июня 1519 года во Франкфурте Карл был избран на трон своего деда. Для Франциска, который сам выплатил немалые суммы в золотых монетах, поражение стало серьезным ударом его личному и политическому авторитету. Однако противоборство на этом не закончилось. Первый этап, прошедший в канцеляриях Европы, был проигран. Теперь настало время следующего, судьба которого должна была решиться на поле боя.
Тем временем Венеция, в отличие от папы, осталась верна своему французскому союзнику. Со времени своего вступления на престол Франциск доказал, что является надежным другом Венеции; ведь главным образом ему она была обязана возвращением своих владений на материке. Республика была бессильна оказать ему существенную помощь в борьбе за императорскую корону, но не видела причин изменить свою политику только потому, что эта борьба окончилась неудачей. Поэтому, когда послы Карла V летом 1521 года обратились к ней с просьбой позволить имперской армии свободно пройти через ее владения, они получили вежливый, но твердый отказ. Договор Венеции с Францией не позволяет дать такое разрешение; республика только может надеяться, что его императорское величество согласится отправить своих воинов другой дорогой, так что она не будет вынуждена выказывать противодействие тем, с кем хотела бы жить в мире.
Этот ответ был одним из первых важных заявлений, сделанных Антонио Гримани, который 6 июня был избран семьдесят четвертым дожем Венеции после Леонардо Лоредано. Старый Леонардо не был блестящим правителем и не оказал особенно сильного влияния на судьбы Венеции, но его правление пришлось на самый тяжелый период ее истории, из перепетой которого она вышла практически невредимой; следовательно, в глазах своих подданных он неизбежно ассоциировался со спасением республики. Дож Лоредано скончался в возрасте восьмидесяти пяти лет, и его смерть искренне оплакивали, его похороны и погребальная процессия в церкви Санти Джованни э Паоло отличались даже большей величественностью и торжественностью, чем обычно; его надгробие, находящееся справа от алтаря, должно было быть великолепным — несмотря на то, что пришлось прождать еще полстолетия, прежде чем работы по его сооружению были окончательно завершены.
Надо сказать, избрание Антонио Гримани был необычным выбором. Начать с того, что ему было восемьдесят семь лет — старейший дож, которого когда-либо возводили на престол в Венеции; во-вторых, его репутация была крайне запятнана, когда в 1499 году, заслуженно или нет, он был обвинен из-за захвата Лепанто турками.[241] После трех лет изгнания в Далмации он нашел убежище в Риме, где кардинальская шапка его сына, купленная много лет назад за 30 000 дукатов, без сомнения, оказалась весьма полезной, благодаря этому Гримани получил доступ к папскому двору и возможность оказывать республике небольшие дипломатические услуги. Таким образом он постепенно снова вошел в милость и в 1509 году большинством голосов в Большом совете (1365 против 100) был призван обратно в Венецию и удостоен должности прокуратора собора Сан Марко, в качестве которого на свои личные средства организовал восстановление кампанилы, и именно при нем колокольня впервые приобрела зеленую пирамидальную крышу и, соответственно, свои нынешние формы. [242]
