Избрание на высший пост, однако, не далось ему без борьбы. Только на девятнадцатый день обсуждения и после пятьдесят третьего голосования он получил необходимое большинство, и даже тогда успехом был обязан только внезапному решению своего соперника, Винченцо Морозини, выйти из борьбы. Когда результат был объявлен, простой народ, который уже устроил шумную демонстрацию в поддержку Морозини за стенами Дворца дожей, был в ярости. Их любимец был несметно богат и известен своей щедростью; они знали, что оба эти качества Морозини в полной мере продемонстрировал бы во время инаугурационной процессии вокруг Пьяццы, когда дож по традиции кидал монеты в толпу своих подданных. Чиконья, с другой стороны, был известен своей скупостью, что и доказал, швыряя толпе не золотые дукаты, как обычно, а маленькие серебряные монеты по пять сольдо — и тех, как говорили, было не слишком много. (Впоследствии эти монеты презрительно называли «чиконьини».)
Однако, несмотря на такое довольно сомнительное начало, правление Паскуале Чиконьи было спокойным и мирным, и он постепенно достиг немалой популярности. Правда, ускоки, как всегда, продолжали причинять неприятности, но другие серьезные проблемы, с которыми он столкнулся, все были дипломатического рода, и их разрешили с достаточно заметным успехом. Наиболее важной из них было убийство французского короля Генриха III, которое 1 августа 1589 года совершил фанатичный доминиканский монах. Генрих, который давно покинул постель своей жены ради общества более пикантных миньонов, не преуспел в рождении наследника; и с ним линия Валуа пресеклась. Законным наследником престола являлся протестант Генрих Бурбон, король Наварры, но, хотя Генрих объявил, что готов принять католическую веру, тем не менее против него яростно выступали Французская католическая лига, чрезвычайно могущественный дом Гизов, Филипп Испанский и папа Сикст V.
Венеция, с другой стороны, одобряла кандидатуру Генриха. Всегда терпимая в вопросах религии, республика также ясно сознавала, что среди ведущих держав Европы Франция была ее единственной поддержкой против амбиций Испании. Все, чего она хотела, — чтобы Франция была сильной, единой и внутренне стабильной. Сразу же, когда сообщение об убийстве Генриха III достигло города, венецианскому послу во Франции, Джованни Мочениго, были посланы инструкции добиваться немедленной аудиенции у нового короля, принести ему поздравления республики и заверить его в ее неизменной дружбе и расположении. Наградой был любезный ответ, который привез в Венецию особый посол, Франсуа де Люксембург, с благодарностью за столь дружеские чувства, которые, как Генрих охотно признавал, он ценил больше всего, так как Венеция была единственным государством в Италии, которое признало его права.
Такая инициатива не могла не вызвать гнева папы, чья реакция не замедлила последовать. Если, бушевал он, Венеция хочет сохранить репутацию верной дочери церкви, ей лучше отказаться от контактов с еретиками. Неужели она считает себя величайшей страной в мире, что жаждет подать пример всем остальным? Ответ республики был почтительным, но твердым: Генрих Наваррский является законным наследником престола Франции. Это разумный и добродетельный принц крови — более того, кстати, чрезвычайно сильный, — показывающий явную готовность принять истинную веру; он уже объявил, что католическая церковь во Франции и все ее приверженцы останутся свободными, почитаемыми и неприкосновенными. Более того, никто лучше не сможет сплотить страну после тех бурь, что она пережила. На этом моменте обсуждение приняло новый оборот: должна ли Франция и дальше подвергаться упадку и разорению в руках иностранных интриганов? Неужели папа искренне полагает, что иностранными армиями, которые она была вынуждена допустить на свою землю, движет бескорыстная преданность вере, а не личные амбиции и жажда власти?
Это был сильный аргумент, который упорно и убедительно отстаивал венецианский посол в Риме, Альберто Бадоэр; и он достиг своей цели. Папа выразил согласие, что де Люксембург останется в Венеции — но при условии, что он не будет появляться на государственных церемониях, — и, что более важно, согласился принять представителей Генриха в Ватикане, чтобы начать обсуждения по обращению короля в католическую веру.
Теперь была очередь Филиппа гневаться, протестовать и даже угрожать; но испанские войска и силы французских католиков медленно отступали перед армиями Генриха. 25 июля 1593 года торжествующий король принял католическую веру, после чего заметил, что Париж стоит мессы: в марте 1594 года он вступил в свою столицу, и восемнадцать месяцев спустя папа Климент VIII даровал ему отпущение грехов и официально принял его в свою христианскую паству.
Понятно, что Венеция не могла содействовать военным успехам Генриха в завоевании его законной короны. Однако на дипломатическом поле своим искренним и смелым примером, а также заступничеством перед пятью сменяющими друг друга папами[269] Венеция сделала многое, чтобы дать Генриху возможность укрепить дипломатическое влияние, она сломила оппозицию католиков и постепенно добилась для него политического и религиозного признания, что было ему крайне необходимо. Это усиление влияния в дипломатической сфере и признание Генриха со стороны папы окончательно сломило дух Филиппа II. Он продолжал бороться еще какое-то время, но все менее успешно и в мае 1598 года был вынужден смириться. В сентябре он умер.
Умер и Паскуале Чиконья. Он стал жертвой недолгой, но смертельной лихорадки в апреле 1595 года. Его похоронили в церкви Санта Мария Ассунта;[270] но наилучшим памятником ему нужно признать одну из самых знаменитых достопримечательностей Венеции — мост Риальто.
Это до сих пор единственный мост через Большой канал. Там с двенадцатого века была понтонная переправа; но только в 1264 году был построен первый настоящий мост, на деревянных сваях, Он был дважды разрушен: в первый раз это сознательно сделал Баймонте Тьеполо после своего неудачного восстания в 1310 году; во второй раз мост случайно обрушился под весом народа, столпившегося на нем, чтобы увидеть проезд маркиза Феррары в 1444 году. После того несчастья мост был снова перестроен, он остался деревянным, но стал гораздо больших размеров, с лавками и центральной разводной частью — как нарисовал Карпаччо на одной из картин «Чудо с реликвией Святого Креста», которая теперь находится в Академии. К середине XVI века сооружение явно доживало свои последние дни, и было принято решение построить мост из камня. Был объявлен конкурс — возможно, по квалификации тех, кто в нем участвовал, это было самое выдающееся архитектурное состязание, которое когда-либо проводилось, проекты представили Микеланджело. Сансовино, Виньола, Скамоцци и Палладио (чьи планы моста из пяти арок с фронтонной колоннадой сохранились до сих пор). Поставленные перед таким embarras de richesse[271] власти в течение долгого времени не могли принять решение; и они все еще колебались, когда два подряд пожара во Дворце дожей и возникший спрос на всех самых умелых работников, какие только были, стали причиной еще одной задержки. Когда, наконец, власти снова смогли обратить внимание на Риальто, контракт был отдан не одному из соревнующихся титанов, а более скромному архитектору, который отвечал за восстановление дворца, с подходящим именем Антонио да Понте. Он и его племянник, Антонио Контин — создатель другого наиболее любимого моста Венеции, Моста вздохов, — вместе спроектировали и построили, между 1588 и 1591 годами, мост Риальто, каким мы его знаем сегодня, с соответствующей памятной надписью в честь дожа Паскуале Чиконьи.
Как произведение искусства, нужно честно признать, мост лишен отличительных особенностей. Большинство людей испытывают по отношению к нему неясные нежные чувства, как и к любой другой широко известной достопримечательности, и — справедливо — поднялся бы всеобщий шум, если бы поступило предложение как-то его переделать. Поэтому, так или иначе, мост принят людьми. Его широкая известность не дает заметить недостатки — непропорциональность, странное ощущение неустойчивости конструкции, грубость деталей. Тем лучше. Только изредка мы внезапно, неожиданно, на долю секунды, видим его заурядность; но в такие моменты трудно не чувствовать мгновенного укола сожаления о том шедевре, который Венеция могла бы иметь, если бы было позволено творить гению.
Глава 39
ПОСЛЕДНЕЕ ОТЛУЧЕНИЕ
(1595–1607)
