невольного восхищения тем, что в самых тяжелых ситуациях Майо оставался холодным и невозмутимым и его лицо никогда не выдавало его подлинных чувств. Это твердое нежелание поддаваться панике – позволявшее ему, благодаря соглядатаям, опережать по крайней мере на шаг всех заговорщиков, злоумышлявших против него, – не один раз спасало ему жизнь в ту зиму. Он, похоже, не сомневался в собственной способности по-прежнему прокладывать свой путь в сумрачном мире интриг и заговоров. И его враги вскоре с ним согласились. В первые недели 1156 г. они оставили прежнюю тактику и взяли на вооружение методы, которые с успехом применяли их сотоварищи в Апулии. Удалившись в Бутеру на крайнем юге острова, группа баронов под началом некоего Бартоломео из Гарсилиато подняла восстание.
На первый взгляд бунт не представлял серьезной опасности. Мятежников было мало, их крепость находилась в отдалении. Тем не менее впервые после завоевания, имевшего место примерно столетие назад, группа вассалов-христиан на самом острове Сицилия выступила открыто против своего правителя. Майо понял, что пришло время действовать. События на континенте показали, сколь быстро может распространиться подобный бунт. В окрестностях Бутеры жили в основном арабы, и лояльность мусульман следовало обеспечить любой ценой. Более того, короля, ныне почти поправившегося, похоже, ожидала тяжелая военная кампания в Италии в ближайшие месяцы. Если так, требовалось развязать ему руки.
Вильгельм был еще слаб после болезни; и он в полной мере унаследовал от своего отца стремление решать проблемы дипломатическими методами, а не военной силой. Оставаясь сам в Палермо, он отправил в Бутеру Эверара, графа Сквиллаче, для переговоров с мятежниками, повелев спросить их, почему они совершили столь опрометчивый шаг. Через несколько дней Эверар вернулся с ответом. Бунтовщики заявили, что восстали не против своего короля, но только против эмира, который вместе со своим приспешником архиепископом собрался убить Вильгельма и захватить трон. Все, о чем они просят, – чтобы король осознал грозящую ему опасность и избавился, пока не поздно, от злокозненных советников. Тогда они сами добровольно сложат оружие и явятся в Палермо, чтобы молить короля о прощении.
Вильгельм мог быть лентяем, но он не был дураком; он доверял Майо больше, чем любому нормандскому барону. Он ничего не сделал и никак не откликнулся на послание мятежников, а стал ждать их дальнейших действий. Он ждал недолго. В конце марта начались беспорядки в самом Палермо. В том, что они вдохновлены и финансируются мятежниками, не оставалось сомнений; хотя гнев смутьянов был направлен в основном против Майо и архиепископа Гуго, толпа также требовала освобождения из тюрьмы Симона из Поликастро, молодого графа, который до недавнего времени являлся доверенным лицом Асклетина в Кампании, но позднее, согласно повелению Майо, оказался без суда в темнице по подозрению в измене.
Зрелище толпы, собравшейся перед королевским дворцом, вывело Вильгельма из апатии. Он наконец осознал, что не сможет жить спокойно и заниматься своими делами, пока не решит возникшую проблему. Теперь, избрав путь, он действовал быстро. Желая успокоить смутьянов, он отдал приказ немедленно освободить Симона из Поликастро; затем, вместе с Майо, но сопровождаемый также Симоном, как посредником – поскольку он все еще надеялся избежать кровопролития, – Вильгельм повел свою армию со всей возможной скоростью в Бутеру.
Прилепившаяся на вершине скалы между двумя крутыми склонами, спускавшимися в ущелья, Бутера была надежной крепостью; и мятежники поначалу собирались оборонять ее до последнего. Но впоследствии они изменили решение – главным образом благодаря великодушию Вильгельма и настойчивости графа Симона. Он уверил бунтовщиков, что король не намерен смещать советников, которым он полностью доверяет: один из них сопровождает его в данный момент; тем не менее он готов, в сложившихся обстоятельствах, проявить снисхождение к тем, кто поднял оружие против него. Пусть они сдаются немедленно: тогда им сохранят их жизни, собственность и свободу; единственным наказанием, по милости короля, будет изгнание из королевства. Восставшие приняли предложение. Бутера сдалась, и на Сицилии восстановился мир.
«Король Вильгельм, – пишет Гуго Фальканд, – не любил покидать свой дворец; но, если уж ему приходилось это делать – сколько бы ни бездействовал он до того, – он смело шел – не столько благодаря мужеству, сколько из упрямства и даже по легкомыслию навстречу опасности». Как всегда, Гуго злобен; но все же в его словах можно уловить восхищенные нотки и одновременно усмотреть скрытую за ними правду. Теперь, начав войну и уже имея за плечами одну победу, Вильгельм не собирался останавливаться. Его здоровье поправилось, кровь кипела. Пришла весна – самая подходящая пора для военных действий. Он собирался вернуть себе материковые владения.
Армия и флот встретились в Мессине; король планировал атаковать греков и их союзников одновременно с суши и моря. В Мессину также вызвали Асклетина, чтобы он объяснил плачевные последствия своей деятельности за последние месяцы. Асклетин оказался бездарным и скучным военачальником (это неудивительно, если учесть, что прежде он был архидьяконом в Катании), и, возможно, против него имелись другие, более серьезные обвинения. В Мессине никто не высказался в его защиту – даже Майо, чьим протеже он являлся, который сделал его канцлером против воли короля. Был ли он предателем, трусом или козлом отпущения, но имущество его конфисковали, а его самого бросили в тюрьму – где он через несколько лет умер.
Расправа Вильгельма с Асклетином воплощала в себе дух предстоящей кампании. Она ни в коем случае не была продолжением, в больших масштабах, миротворческих мероприятий минувшего года. Готовилась новая операция, более наступательная, нежели оборонительная, заново продуманная и спланированная, – массированный удар силами армии и флота Сицилийского королевства по самому слабому месту врага – апулийской «пяте». В последние дни апреля армия переправилась на материк и двинулась маршем через Калабрию, в то время как флот пересек проливы и затем повернул на северо-восток к Бриндизи.
Бриндизи уже в течение трех недель находился в осаде. Византийцы, полагаясь, как всегда, на подкуп и предательство, сумели войти во внешний круг города; но королевский гарнизон в цитадели оказал им решительное сопротивление, и их продвижение в Апулии, по крайней мере, на время приостановилось. Это было лишь последнее из препятствий, с которыми греки столкнулись за истекшие несколько месяцев. Во- первых, из-за возрастающего высокомерия Михаила Палеолога они постепенно утратили доверие и расположение нормандских мятежников; кончилось тем, что Робер из Лорителло в негодовании покинул византийскую армию. Затем сам Палеолог скоропостижно умер в Бари. При всей своей заносчивости он был блестящим военачальником, и его смерть стала тяжелым ударом для его соотечественников. Его преемник Иоанн Дука продолжил военные операции и даже примирился с графом Лорителло, но прежнего доверия между союзниками уже не было, и боевой настрой 1155 г. безвозвратно исчез.
И вот теперь в византийский лагерь пришла весть, что огромная и мощная сицилийская армия выступил в поход под предводительством самого короля Вильгельма. Вновь греки столкнулись с тем, что соратники их покинули. Наемники выбрали, как подобает наемникам, самый тяжелый момент, чтобы потребовать невозможного повышения платы; получив отказ, они исчезли в массовом количестве. Робер из Лорителло дезертировал во второй раз, уведя своих людей и большинство своих соотечественников. Дука, оставшись только с небольшим войском, которое он и Палеолог привели с собой, пополненным подкреплениями, прибывшими через Адриатику в течение последних восьми или девяти месяцев, понимал, что его армия жестоко уступает противнику в численности.
Первым подошел сицилийский флот, и в следующие несколько дней Дука еще держался. Вход в залив Бриндизи представляет собой узкий пролив, не более ста ярдов шириной. Двенадцать веков назад Юлий Цезарь преграждал здесь путь кораблям Помпея; теперь Дука, следуя той же тактике, выстроил в ряд четыре судна под своим командованием поперек входа в пролив и поставил хорошо вооруженные подразделения пехоты на каждом берегу. Но когда спустя пару дней с запада подошла армия Вильгельма, надежды византийцев рухнули. Атакуемый одновременно с суши, моря и из цитадели, Дука не мог надеяться удержать стены; он и его люди оказались в ловушке.
В последовавшей краткой и кровавой битве греки потерпели сокрушительное поражение. Сицилийский флот расположился на мелких островах при входе в залив и действенно пресекал любые попытки спастись морем. Дука и другие уцелевшие греки попали в плен. За один день 28 мая 1156 г. все, чего византийцы достигли в Италии в минувшем году, кануло в небытие, словно его и не было.
Вильгельм обращался с греческими пленниками в соответствии с принятыми обычаями; но к собственным мятежным подданным не ведал жалости. Это был другой урок, усвоенный им от отца.
