Итак, в течение нескольких месяцев Анри купался в лучах славы; но он был слишком неуравновешен – или просто чересчур доверчив, – чтобы подобное положение могло сохраняться долго. Слабость характера, тщеславие и близкое родство с королевой делали его прекрасным инструментом для интриганов, и к концу лета все больше и больше людей начали объяснять ему, насколько позорно, что кузен королевы занимает более высокий пост, чем ее брат, что вместо того, чтобы находиться при канцлере, Анри должен настаивать, чтобы Стефан служил ему – ибо несправедливо, что Стефан дю Перш, а не Анри из Монтескальозо держит бразды правления на Сицилии.
Вначале, говорит Фальканд, Анри отвечал, что у него нет опыта правления и, кроме того, он не говорит по-французски, а без этого при дворе никак нельзя. Потому он с удовольствием отдает государственные дела на откуп своему доброму другу Стефану, который, кроме всего прочего, человек мудрый и осмотрительный, чье благородное происхождение дозволяет ему занимать сколь угодно высокий пост. Вскоре, однако, слухи приняли другое, более оскорбительное направление. Как может граф Монтескальозо поддерживать дружеские отношения с канцлером, учитывая всем известные отношения последнего с королевой? Неужели он поощряет их позорную кровосмесительную связь? Или он не знает о том, что происходит у него под самым носом? Разумеется, он не может быть настолько туп – слова самого Фальканда, – чтобы оставаться в полном неведении, когда об этом толкует весь город.
Были ли основания для подобных сплетен, мы никогда не узнаем. Фальканд утверждает, что королева при свидетелях «пожирала канцлера глазами». Маргарите еще не исполнилось сорока, и, по свидетельствам источников, она была красива[112]; ее бывший муж не слишком ею интересовался, а потому неудивительно, если она питала какие-то нежные чувства к красивому юноше благородного происхождения, умному и одаренному, который к тому же оказался одним из немногих людей на Сицилии, кому она могла доверять. Но если даже между ними ничего не было, сплетни на их счет не могли не возникнуть. Так или иначе, Анри поверил. Он стал мрачен. Если прежде он искал общества Стефана гораздо чаще, чем канцлер находил необходимым или приятным, теперь он начал его избегать. Еще хуже было то, что он воспользовался своим правом свободно входить во дворец, чтобы пересказывать королю слухи, которые ходили о его матери, в попытке – не слишком удачной, как оказалось, – посеять между Маргаритой и Вильгельмом разлад.
Граф Монтескальозо, кажется, не стремился скрывать от своих благодетелей, что его отношение к ним изменилось, и Стефан вскоре понял, что – как ни удивительно – он переоценил своего родственника. Анри оказался даже более ненадежен, чем он предполагал. Его вероломство, однако, сослужило хорошую службу: поведение Анри доказывало, с большей определенностью, чем множество донесений от соглядатаев, что зреет новый заговор и граф – его участник. Тайное расследование – а за Анри могла следовать дюжина людей так, что он об этом не догадывался, – подтвердило подозрения канцлера. Он решил ударить первым.
Но имелась ли у него такая возможность? Королевская стража находилась в руках одного из злейших врагов Стефана среди дворовых евнухов, главного камергера каида Ришара, на которого явно нельзя было положиться в случае беды. Одним из неизбежных результатов переворота, совершенного канцлером, явился бы арест и, возможно, заключение в темницу всех мусульман, занимавших важные посты при дворе, в том числе крещеных каидов; а подобный шаг в существующих обстоятельствах легко мог спровоцировать общее восстание исламского населения столицы. Таким образом, если Стефан хотел нанести упреждающий удар по своим врагам, стоило делать это где угодно, только не в Палермо. К счастью, уже имелась договоренность, что юный Вильгельм в следующем году совершит свое первое официальное путешествие на материк. Под этим предлогом было объявлено, что двор, для проведения всех необходимых приготовлений, на зиму переезжает в Мессину.
Описание Мессины, данное Гуго Фалькандом, уже цитировалось выше. Второй по значению город Сицилии, крупнейший порт, не менее, если не более, оживленный, чем Палермо, Мессина, как и все портовые города, имела репутацию «бойкого места». Для Стефана, однако, она обладала одним неоценимым достоинством: это был чисто христианский город. Ибн Джубаир, посетивший его двадцатью годами позже, писал, что в Мессине «полным-полно почитателей креста и только благодаря горстке мусульманских слуг и служащих путешественника из арабских стран не воспринимают здесь как дикого зверя». Население города было в основном греческим, с щедрой примесью итальянцев и лангобардов; никто из них никогда не выказывал недовольства центральным правительством. Кроме того, Мессина располагалась ближе всего к материку; и Стефан тайно написал своему родичу Жильберу, с которым он находился в прекрасных отношениях еще со времени визита в Гравину годом раньше, с просьбой поспешить в Мессину, взяв с собой столько воинов, сколько возможно увести без риска вызвать подозрения или поднять тревогу.
Среди придворных весть о предстоящем переезде вызвала смятение. Все, кто планировал свержение канцлера – за исключением, как можно догадаться, Анри из Монтескальозо, который не слишком понимал, что происходит, и, вероятно, мечтал о встрече со своими хитроумными мессинскими приятелями, – сразу осознали, что в чужом городе, где они не смогут рассчитывать на поддержку населения, их позиции станут намного слабее. Высшее духовенство в особенности пришло в ужас. Они знали, что должны поехать – любой, кто этого не сделает, пострадает от интриг других за его спиною, – но их вовсе не радовала мысль о том, что придется покинуть великолепные палермские дворцы и провести зиму в наемных жилищах, которые могут оказаться холодными и неудобными, а кроме того, переносить все опасности и тяготы путешествия по горным дорогам, которые в это время года могут оказаться размытыми[113] . В этом, надо признать, они не ошиблись; та осень была самой дождливой на памяти живущих. Но Стефан стоял на своем. Все местные властители, чьи владения лежали на пути из Палермо в Мессину, получили письма с королевской печатью, приказывавшие им позаботиться о состоянии дорог в своих землях, расширив и выровняв их, где это необходимо, и подготовив их для проезда короля. За пару дней до назначенного отъезда небеса прояснились, и 15 декабря Вильгельм со своей семьей торжественно отправился в Мессину в сопровождении мрачных придворных и священников [114].
Мессина радостно приветствовала своего короля, и Вильгельм разместился со своей матерью в королевском дворце, который Ибн Джубаир описывает как «белое, словно оперенье голубя, здание, возвышающееся над кромкой воды, в котором прислуживают множество пажей и молодых девушек». Стефан дю Перш, великодушный, как всегда, – но также сознававший, что поддержка горожан может потребоваться ему в критической ситуации, – попытался расположить к себе местных жителей несколькими широкими жестами и даже восстановил привилегии, которые были предоставлены им Рожером II, но затем отняты. Но как он ни старался, он не мог сохранить расположение горожан надолго. В течение месяца из-за высокомерия и бесцеремонности его соратников французов возненавидели даже те, кто сначала относился к ним благосклонно.
В таких обстоятельствах долго обсуждавшийся заговор против канцлера, который – в значительной степени из-за недальновидности графа Монтескальозо – до этих пор оставался в зачаточном состоянии, неожиданно начал обретать очертания. Хотя у заговорщиков и так не было недостатка в сторонниках, их ряды теперь пополнились за счет некоторых калабрийских вассалов, которых вести о прибытии короля заставили переправиться через пролив. Помимо аристократов в заговоре участвовали придворные, в их числе Маттео из Аджелло и каид Ришар, а также высшее духовенство в лице старого развратника Джентиле из Агридженто, который всего несколькими неделями ранее принес клятву верности Стефану – необыкновенно длинную и велеречивую. Главная слабость заговорщиков в действительности заключалась в том, что их было слишком много. Согласно выработанному ими плану, предполагалось просто убить Стефана как-нибудь утром, когда он будет выходить из дворца, и для осуществления своих намерений им не требовалось много людей. Что на самом деле требовалось, так это секретность, и именно неспособность участников заговора сохранить дело в тайне привела к краху всего предприятия. Ответственность лежит, как едва ли следует объяснять, на Анри из Монтескальозо. По одному ему понятным причинам он выболтал все подробности заговора местному судье, который сразу передал их канцлеру. Стефан действовал быстро. Известив короля и его мать о том, что он намерен сделать, Стефан от имени регентши созвал на совет всех придворных, в том числе всех епископов, аристократов и юстициариев, находившихся в то время в Мессине. Как только совет соберется, Жильбер Гравинский должен был окружить дворец; тем придворным, чья верность не вызывала сомнений, намекнули, чтобы они взяли с собой кинжалы или короткие мечи. Сам канцлер, собираясь на совет, надел под парадные одеяния кольчугу.
