Как только собрание началось, граф Монтескальозо встал и разразился страстной, но бессвязной речью, в которой странным образом сочетались гордыня и самоуничижение. Он, признался граф, по уши в долгах – факт, в который все с легкостью поверили, – доходы от его фьефа не позволяют ему жить так, как он привык и как положено ему по статусу. Будучи дядей короля, он объявляет о своих официальных притязаниях на княжество Тартано – которым Рожер II наделил своего незаконного сына Симона и которое отобрал у него Вильгельм I, или, если это невозможно, на все земли и владения Симона на Сицилии.
Это заявление, очевидно несвоевременное и неуместное, похоже, имело своей целью вызвать скандал. Канцлер бы определенно отказал; сам Анри или один из его сторонников стал бы яростно возмущаться, и в последующей общей неразберихе убийца с легкостью исполнил бы свое дело. Но дело приняло другой оборот. Едва Анри кончил говорить, как Жильбер Гравинский вскочил и высказал не столько возражения, сколько ядовитые обвинения в адрес графа Монтескальозо, описав всем собравшимся его характер и его неправедные деяния. Сохранись в душе Анри хоть малая толика благородства или хотя бы порядочности, он давно бы получил свободно то, что теперь просит, вместо этого он растратил большие суммы на стезях порока; он угнетает своих вассалов и оскорбляет их; сделал все возможное, чтобы испортить отношения между королем и его матерью, убеждая Маргариту, что ее сын вступил в заговор, чтобы ее свергнуть, и одновременно черня ее перед Вильгельмом; и при этом настаивает, что именно ему надо доверить правление королевством. Пусть Анри отрицает все это, если посмеет; король и королева его слушают. Наконец, прогрохотал граф Гравины, пусть признается перед ними и перед всем собранием в зле, которое они замыслили совершить против канцлера в этот самый день, ясно показав, что он является «возмутителем спокойствия в королевстве, ослушником и мятежником, выступающим против его королевского величества; и заслуживает – если не спасет его королевская милость, – чтобы у него отняли не только все земли, которыми он владеет, но его жалкую жизнь».
Захваченный врасплох и насмерть перепуганный, Анри мог только бушевать. Его быстро усмирили. Призвали свидетеля – того самого судью, которому он доверил свои планы пару дней назад и чьи показания сейчас стали решающей уликой. Граф замолчал и, даже услышав, как канцлер приказывает его арестовать и заключить в замок Реджо, не пытался сопротивляться.
Новость быстро облетела город, породив, как всегда, лавину слухов. В доме, из которого совсем недавно граф Монтескальозо отправился на совет, его испанские приспешники готовились держать оборону. Но Стефан предвидел подобную ситуацию. Люди Жильбера все еще располагались вокруг дворца и в других стратегически важных пунктах города; тем временем герольды, пройдя по всем улицам и площадям, объявили, что у любого испанца есть двадцать четыре часа, чтобы покинуть Сицилию. Люди Анри, не ожидавшие, что спасение так близко, воспользовались предоставленной им возможностью без колебаний; многие калабрийцы, причастные к заговору, также предпочли уплыть, пока путь свободен. К несчастью, все оказалось не так хорошо, как они надеялись. Шайки греческих разбойников из Мессины напали на беглецов, прежде чем они сумели пересечь пролив, и отобрали все, что у них было, – включая, как уверяет Фальканд, одежду; так что большинство неудачливых заговорщиков, оставшись беззащитными перед зимними холодами, погибли в горах.
Хотя некоторые из советников рекомендовали канцлеру повесить или изувечить всех, кто имел отношение к заговору, он не стал их слушать. Стефан от природы не любил насилия; кроме того, его удерживал от подобных жестоких мер тот факт, что заговорщиков было очень много. Только несколько главных зачинщиков последовали за Анри из Монтескальозо в тюрьму; остальных, в частности епископа из Агридженто – который очень удачно заболел в самый день совета, – не тронули. Только один человек пострадал серьезно и незаслуженно – Ришар, граф Молизе. Хотя он имел причины не любить Стефана дю Перша, получившего власть, прежде принадлежавшую ему самому, он почти наверняка не принимал участия в заговоре. Но его ненавидел Жильбер Гравинский, который не забыл обстоятельств своего собственного отъезда из Палермо всего восемнадцать месяцев назад и хотел отомстить. Он обвинил несчастного графа в незаконном владении землями; обвинение было официально рассмотрено, и спорные владения конфискованы. Ришар протестовал громко и с яростью; и его враги этим воспользовались. Приговор, объявили они, вынесен от имени короля. Оспаривать его – по сицилийским законам значит совершать святотатство. Бедный граф предстал перед церковным судом, в состав которого входили епископы и архиепископы, оказавшиеся в тот момент поблизости, они признали его виновным и отправили в темницу в Таормину.
Прямодушный, не слишком умный, неспособный на злобу и коварство, Ришар Молизский кажется симпатичным персонажем и вносит дуновение свежего воздуха в ту затхлую атмосферу лжи и хитрости, в которой он жил и которая ощущается с такой отвратительной живостью при чтении сочинения Фальканда. Дважды он участвовал в заговоре; но в первый раз, увидев, что жизнь короля в опасности, он бросился вперед и защитил его собственным телом; а во второй, как мы увидим, он действовал единственным возможным для него способом. Он не стремился к власти или личной выгоде, занял высокий пост, когда он ему достался, и сложил с себя полномочия, когда от него этого потребовали, без жалоб и возмущения. Единственное, что удивляет, – каким образом он, будучи ягненком среди волков, прожил так долго.
Когда в конце марта 1168 г. Стефан дю Перш вернулся с королем и регентшей в Палермо, обнаружилось, что он действительно был излишне снисходителен к своим противникам. В частности, он сознательно закрыл глаза на соучастие в заговоре графа Анри двух самых могущественных придворных, главного протонотария Маттео из Аджелло и главного камергера каида Ришара – решив, надо полагать, что они поздравят себя со счастливым спасением и станут в дальнейшем держаться в стороне от такого рода предприятий. Он просчитался. Маттео и Ришар понимали, что канцлер не мог не знать о той роли, которую они играли в заговоре; раньше или позже он нанесет удар, и его кара не будет менее тяжелой, оттого что обрушится не сразу. После ареста Анри они вместе с епископом из Агридженто поспешили назад в столицу, чтобы обдумать новую интригу. При том что население Палермо относилось к Стефану враждебно, а Жильбера Гравинского поблизости не будет, их задача становилась легче. К тому времени, когда канцлер с остальными придворными вернется, они будут готовы. Если действовать быстро, Стефан не успеет даже узнать, что произошло в его отсутствие. Через день или два по приезде – точнее, в Вербное воскресенье – он умрет.
Но Стефан лучше разбирался в происходящем, чем они думали. После восемнадцати месяцев, проведенных на Сицилии, у него развился нюх на заговоры, и, прибыв в Палермо, он первым делом отправил Маттео и нескольких его соучастников в тюрьму. Боязнь мусульманского восстания удержала его от того, чтобы проделать то же с каидом Ришаром, которого он вместо этого поместил под строгий надзор. Епископ Агридженто бежал поспешно в свою епархию, но, когда туда явился королевский судейский чиновник с приказом арестовать епископа, паства с явным облегчением передала своего попечителя в руки правосудия. Джентиле взяли под стражу и доставили в крепость Святого Марка д'Алунцио – первый нормандский замок, построенный на Сицилии, который некогда служил резиденцией Отвилей и был, вероятно, достаточно удобным, – заточив его там на неопределенный срок.
Теперь, наконец, канцлер с полным правом мог тешить себя иллюзией, что все хорошо и что он отныне сможет спокойно заниматься государственными делами, не посматривая поминутно через плечо и не заглядывая всякий раз за шторы. Но, будучи очень далек из-за языкового барьера и собственного высокого положения от сицилийского населения, Стефан, похоже, не представлял себе всеобщей ненависти к французам. Особенно сильны были эти настроения в Мессине, где воспоминания об обидах и злоупотреблениях минувшей зимы еще не потускнели и где весть о провале заговора графа Анри после стольких ободряющих слухов вызвала глубокое разочарование и уныние. Для того чтобы Мессина восстала, не требовалось усилий заговорщиков или подстрекателей; горожане, особенно греческое большинство, были готовы в любой момент перейти к решительным действиям. Не хватало только повода, и, по иронии судьбы, этот повод дал им дворцовый эконом канцлера-архиепископа, каноник Шартрского собора по имени Одо Каррель.
Одо приехал на Сицилию вместе со Стефаном осенью 1166 г. Хотя он, по-видимому, не собирался навсегда селиться на острове, он обещал остаться на два года, пока его друг встанет на ноги. Фальканд описывает его как отпетого негодяя:
«Он не был искусен или хотя бы разумен в гражданских делах; алчность и жадность заставляли его добывать деньги всеми возможными способами; и он ценил друзей не за честность и верность, но за дорогие подарки, которые он надеялся получить».
