чутким, чтобы не видеть чувств блондинки, разве что делал это намеренно.
Лайза очнулась от размышлений, когда тема разговора сменилась и Джек с Лоттой сцепились уже по поводу заказов. Резкое замечание Джека прозвучало в ушах Лайзы очень знакомо.
— Я не беру заказов, — произнес скульптор. — Не беру и не стану брать, вот и все, Лотта. Тебе же прекрасно известно, что я уже как-то раз это сделал, но больше это не повторится!
— Ты все еще переживаешь из-за того единственного случая? Но ведь это когда было — шесть, нет, семь лет назад.
Изумление Лотты было искренним, хотя и не так пылко выраженным, как отказ Джека.
— Дело не в этом единственном случае — кстати, по прошествии времени все наконец благополучно выяснилось, — ответил Джек. — Правда, задним числом. Но я должен признать, что его вполне хватило, чтобы навеки отвратить меня от заказов. Я не могу и не желаю, чтобы чье-то мнение слишком влияло на меня и мое творчество. Пусть критикуют на здоровье, когда работа закончена, но, пока я тружусь над скульптурой, это мое и только мое дело, черт побери!
— Этот единственный инцидент превратил тебя в самого закоренелого в мире женоненавистника, — заявила блондинка, стараясь скрыть, как показалось Лайзе, горечь в своих словах. — И если хочешь знать мое мнение профессионала, этот случай лишил тебя возможности работать в том жанре, который мог бы принести тебе гораздо большую известность, чем сейчас.
— Я не нуждаюсь в большей известности, — заявил он. Однако это говорил другой Джек Харрис — молодой человек, которому когда-то причинили боль, и он страдал от нее до сих пор. Эта боль читалась в его глазах и в голосе, он даже тряхнул головой, словно пытаясь отогнать ее… или воспоминания.
Воцарившееся молчание дало Лайзе возможность, которой она подсознательно ждала. Разговор, на ее взгляд, приобретал слишком личный характер.
— По-моему, мне уже пора бежать. — В наступившем молчании слова прозвучали неестественно громко.
— Ну уж нет! Мы как раз подошли к самому интересному, — к изумлению Лайзы, объявил Джек. — Нет, нет, останься! Я собираюсь показать Лотте то, что отобрал для предстоящей выставки, и уверен, что хотя бы некоторые работы тебя очень заинтересуют.
При этом заявлении в ледяных равнодушных глазах Лотты появилась странная смесь настороженности и враждебности. Глаза же Харриса озорно улыбались.
— Ну, хорошо. — А что еще она могла ответить? Джек ловко играет ею, покупая на взлелеянном им же самим любопытстве!
— Прекрасно! — произнес Джек с широкой улыбкой и вскочил со стула. — Наполняйте бокалы и давайте займемся делом, дорогие дамы.
Спустя несколько минут, в сопровождении следовавшего за ними как тень пса, они уже были в студии, моргая от непривычно резкого света. Джек притащил два садовых стула и знаком предложил женщинам сесть. А потом с видом заправского шоумена стал одну за другой демонстрировать работы, которые он собирался выставить. Лайза уже знала, что это та самая выставка, которая должна состояться примерно через три месяца — перед юбилеем ее отца.
Она завороженно следила за тем, как поочередно появляются скульптуры. Каждая сопровождалась соответствующим комментарием, получала порцию восторгов от Лайзы и Лотты и снова препровождалась в хранилище. Лотта не только отдавала должное и восхищалась работами, но и вставляла очень тонкие замечания, свидетельствующие о ее высоком профессионализме.
Что касалось самой Лайзы, то той было трудно сосредоточиться на происходящем. Все эти изображения она уже видела во время недавнего осмотра мастерской, и, хотя они производили сильное впечатление, взгляд Лайзы безуспешно искал сирену.
Как, интересно, собирается Джек выйти из этого положения? Либо он совсем не покажет им скульптуру, либо… Как бы там ни было, Лайза была наполовину уверена, что он видит ее растерянность и знает ее причины.
Ее размышления прервались сообщением Джека, что сейчас он покажет им новую скульптуру, которая в свете недавней дискуссии о заказах будет особенно интересна для Лотты. Сначала Лайза как-то не очень отреагировала на замечание Джека. Однако, когда Харрис вынес скульптуру из кладовки, она сразу поняла, что видит ее впервые.
Увидеть такой шедевр и не запомнить было бы невозможно — даже Лотта была явно потрясена им. А Лайза едва удержалась от удивленного и восторженного вскрика. Не заметить же подобное произведение во время своей инспекции казалось еще более невероятным. Такого просто не могло быть.
— Эта вещь может стать украшением всей выставки, если я решу отдать ее тебе, Лотта, — без ложной скромности произнес Харрис. — Не уверен, что готов продать ее, а если так, то, наверное, нет смысла тащить ее в Европу лишь ради того, чтобы потом отсылать назад.
— Я бы с радостью это сделала, — негромко отозвалась Лотта, медленно поднимаясь и подходя к фигуре, стоявшей на постаменте. — Но не стану… она слишком… превосходит все сделанное тобой. Эта работа затмит все остальные, и публика будет мечтать только о ней.
Волнение Лотты проявилось в легком усилении ее акцента, и Лайза прекрасно поняла и разделила ее чувства.
Произведение было по-настоящему сильным, точнее сказать — мощным. Выполненное из дерева красноватого оттенка, оно представляло собой двуединство человека и животного в композиции, казалось, вышедшей из лесной фантазии — или кошмара.
На первый взгляд фигура почти в натуральную величину могла сойти за волка-оборотня, застигнутого в момент перевоплощения. При более пристальном рассмотрении становилось ясно, что это оборотень- лисица, но самое удивительное было в другом. Фигура отличалась тонкой, но при этом бесспорной чувственностью, эротичностью — женщина или животное или нечто среднее между ними было существом, распаленным желанием.
Такого мастерства Лайза вполне могла ожидать от Харриса, но здесь было гораздо большее — возможно, эта скульптура действительно была лучшим произведением Джека. В ней чувствовалась некая гениальная простота и первобытная сила, одновременно грубая и все же изысканная. Джеку каким-то образом удалось выразить в дереве нечеловеческую дикую озлобленность и чисто женскую страстность.
И лицо или морда существа было удивительно, почти пугающе знакомо: Лайза видела прототип всего один раз, но так и не забыла.
— С тех пор как я ее закончил, я перебрал много названий, — произнес Харрис с резкой, почти садистской усмешкой. — И все время возвращаюсь к первому — «Лисица», да простят меня все лисы мира.
— А эта простила? — спросила Лотта. — Судя по тому, что ты мне в свое время рассказывал, я бы подумала…
— Маловероятно, — перебил ее Харрис. — Она ненавидит меня по-прежнему, может, даже еще сильнее. И если говорить отстраненно, насколько я вообще на это способен, эта женщина изворотлива, умна, коварна. И совершенно безумна, хотя это и безопасно для всех, кроме меня. Она по-прежнему носится с дурацкой фантазией, что я отец этого бедного мальчишки, и, по-моему, будет ненавидеть меня до конца своих дней только за это! Однако ее муж в конце концов простил меня. После стольких лет он наконец-то уличил ее во лжи и убедился, что его жена — ненормальная. И, надо отдать ему должное, он даже извинился и вернул работу… вместе с распиской. Одному Богу известно, как ему удалось заставить ее подписать это. Теперь я могу выставить скульптуру или продать, по своему усмотрению. — Харрис пожал плечами. — Ее муж заявил, что это часть компенсации за то, что произведение так долго не выставлялось, но здесь что-то не то. Подозреваю, он сделал это после того, как понял, что мальчик — его ребенок. В те дни выставить эту работу мне бы не помешало, ведь это по-прежнему одна из самых сильных созданных мною вещей. Может, даже лучшая. — И он снова пожал плечами. — Я на самом деле был страшно рад, что он не уничтожил ее, как грозился, — ты помнишь, Лотта? Так что я не стал разводить с ним дискуссии. — Харрис обернулся посмотреть на оборотня, и Лайза могла поклясться, что глаза его затуманились от нахлынувших чувств. Он стиснул зубы, и чувствовалось, что Джек очень разволновался. — Если уж кто-то и уничтожит эту проклятую лисицу, то этим человеком буду я! — резко произнес Харрис, затем неожиданно
