— Правильно ты заметил, и при попадании в сердце та же картина.
— Все сходится, сэр. Надо брать у прокуратуры разрешение на доследование.
— Ты оптимист — ни один судмедэксперт не даст заключения, что Ванлейн падал в здравом сознании, сжимая сигару от ужаса.
— Почему не даст?
— Потому что на каждое правило находится исключение. Во-вторых, незачем суетиться. Ты же сам пристраивал через охранника Лизу. Вот и посмотрим.
— От нее пока ничего нет?
— Экстренного — ничего, — капитан немного подумал. — …Завтра у нее уик-энд, назначь-ка ей встречу со мной на середину дня.
В этот вечер Дункан вернулся домой не поздно, где-то в начале десятого, но два часа в гостях у пастора стали, наверное, самым интересным событием за последние несколько лет, хотя и грустно напомнили, какой непозволительно скудной бывает жизнь человека по его собственной вине.
Они поужинали, потом долго пили чай с травами, в которых пастор слыл тонким специалистом и даже лечил настоями прихожан.
Коннерс обращался к нему попросту и по имени.
— Знаешь, Чарли, признавая бессмертие души, церковь всегда ставила меня в тупик.
— Чем же?
— Ты помнишь, мамаша моя была очень религиозна.
— Как же не помнить, достойнейшая женщина.
— Так вот, дорогой Чарли, Святое Писание занимало в детстве весь мой досуг.
— Не привирай, твоя матушка не была диктатором.
— Ну, может быть, я несколько преувеличил. Однако прочитай мне любую строку из Евангелия, и сейчас скажу, что говорится дальше.
— Подобное хвастовство не грех.
Коннерс довольно взглянул на коллегу, а тот уважительно улыбнулся — увы, за его плечами такой подготовки и близко не было.
— Но чем тебе не угодил догмат о бессмертье души?
— Не угодил! — капризно произнес Коннерс, словно очутившись в далеком прошлом, когда он корпел над Писанием, а кто-то на улице за окном гонял мяч.
Оно и подтвердилось следующей фразой:
— Я еще в детстве думал — вдруг, вот, помру. И душа моя так и останется навсегда маленькой и ни в чем не сведущей. Я этого боялся.
— Вот ты о чем.
— Да. Лично мне повезло, а с некоторыми именно так и случилось.
— Ты хочешь сказать: зачем вечность душе, которая не имеет опыта жизни?
— Именно. Однако не отвечай пока, так как проблема шире, — старый полицейский кивнул на Дункана: — Мы с коллегой, как ты знаешь, ловим всякую дрянь. Клянусь тебе, встречается уже абсолютно негодный человеческий материал. О'кей, возможно, за двадцать лет тюрьмы в ком-то произойдут нравственные изменения, — он скороговоркой добавил: — Я лично не сталкивался, но допускаю. Однако растолкуй мне, дорогой Чарли, за каким, э, зачем, например, предоставлять бессмертье душе бандита, стрелявшего в нас и убитого ответной пулей?
Чашки гостей уже опустели, прежде чем отвечать хозяин побеспокоился их наполнить. Дункану показалось, что священник про себя чуть посмеивается.
— Это другой чай. Он хорошо успокаивает.
— Надеешься таким способом уйти от острых вопросов?
— Отвечу. Однако, друзья, очень важно не забывать о следующем…
К чаю прилагалось печенье и черника, протертая с сахаром. Хозяин, заметив, что Дункану оно нравится, наложил ему снова, и больше меры.
— Важно не забывать: акт сотворения мира есть процесс продолжающийся, на что в Слове Божьем указывает частица «со». И эта частица важнейшим образом пронизывает весь наш язык: «со-творение», «со-знание», «со-весть», «со-причастность», «со-действие».
Он обратился к Дункану:
— Прекрасно звучащий ряд, не правда ли?
Тот подтвердил улыбкой согласие.
— Стало быть, и каждый из нас участвует в продолжающемся сотворении мира, и вся христианская церковь. Значит, и церковь совершенствует себя как всё прочее.
Такой поворот оказался неожиданным для Дункана, и он позволил себе уточнить:
— Извините меня за возможную наивность, но следует ли из сказанного вами, что теология еще не способна ответить на все вопросы?
— Безусловно. Полное усвоение божественных истин означает конец христианской истории. А мы еще только в пути.
На лице Коннерса выразилось неудовольствие.
— Чарли, хорошо, что ты дал признательные показания, но где ответ на мой вопрос?
— Я понял, к чему ты клонишь, ты хочешь сказать, душа, не усовершенствованная собственной над собой работой, должна вернуться за этим на землю?
— Что, кстати, соответствует твоей же концепции продолжающегося акта творения.
Священник задумался.
Дункан, будто через него, поймал моментное физическое ощущение другого объема, но не стороннего к этой реальности, а показавшего на ее частичность.
— Друзья мои, — наконец начал хозяин, — я сейчас думал: как не уклониться от истины и не впасть в ересь. Непростая задача, поэтому прошу выслушать меня снисходительно.
Он еще помолчал.
— Один из догматов объявляет концом христианской истории Страшный суд и воскрешение всех людей во плоти. Это трудный, не познанный до конца догмат — уже тем, что существующее вероучение не может ответить на вопрос: в какой именно плоти явится на Страшный суд человек? Предсмертной плоти или в полном расцвете? В каком именно моменте своего расцвета? Это не праздные вопросы. Как я уже говорил, цель богословия — познать Слово Божие до конца.
Коннерс бесцеремонно встрял:
— Да простится мне эта ересь, плоть может быть вообще какой-то иной, а я бы не отказался сменить свою на фунтов этак двадцать полегче.
— Чаще постись, не гнушайся физического труда, — посоветовал хозяин, — и не придется ничего менять.
— Ста-раюсь! — в голосе прозвучала искренняя досада: — Но в виски бездна калорий, — он вздохнул, — все идут в кровь.
— Только не навязывай эту проблему богословию.
— Ладно.
— Столкновение с названным мною догматом не единственная причина непризнания христианской церковью так называемой инкарнации. Ты, действительно знающий канонические тексты, нигде ведь не встречал слова Иисуса о новом вселении души и не встречал такого у Святых Апостолов, верно?
— Но встречал в Тибетском евангелии!
— Прости, обсуждать данный источник я не имею права, он еретический.
Дункан слыхом не слыхивал о Тибетском евангелии.
— Это апокриф?
Брови священника сдвинулись к переносице.
— Еретическое писание.
Однако тут же, как у всякого привыкшего объяснять педагога, его лицо сделалось мягче.
— Апокриф есть вполне допустимая для употребления верующими литература. Церковь лишь указывает на неканоничность текста, его, так сказать, недостаточную авторитетность. Апокрифы
