Герберт Уэллс
БОЛЬШОЙ ЖАВОРОНОК
Мой первый аэроплан! Какое яркое воспоминание из далеких дней детства!
Да-да, именно весной 1912 года я приобрел летательный аппарат «Alauda Magna» — «Большой Жаворонок». (Это я дал ему такое название.) В ту пору я был стройным мужчиной двадцати четырех лет от роду: блондин с роскошной шевелюрой, украшавшей безрассудно смелую молодую голову. Право же, я был неотразим даже несмотря на то, что из-за слабого зрения пользовался очками. Они так шли к моему выдающемуся орлиному носу, который никто не рискнул бы назвать бесформенном, носу авиатора. Я хорошо бегал и плавал, был убежденным вегетарианцем, носил одежду только из шерстяной ткани и неизменно придерживался самых крайних взглядов во всем и по любому поводу. Пожалуй, ни одно новое веяние или движение не обходилось без моего участия. У меня было два мотоциклета, и на большой фотографии тех лет, которая до сих пор висит в кабинете над камином, я красуюсь в кожаном шлеме, защитных очках и перчатках с крагами. Добавьте ко всему, что я слыл большим специалистом по запуску аэростатов и всеми уважаемым инструктором бойскаутов.
Естественно, что, как только начался авиационный бум и всем захотелось летать, я был готов ринуться в самое пекло.
Какое-то время меня сдерживали слезы рано овдовевшей матушки, но, в конце концов, терпение лопнуло. Я заявил:
— Если я не стану первым летающим жителем Минтончестера, уеду отсюда. Только так! У меня твой характер, мама, и этим все сказано!
Не далее как вчера в ящике комода, набитом аляповатыми гравюрами на дереве и еще более нелепыми плодами изобретательства, мне попался на глаза один из старых прейскурантов. Что это было за время! Скептики наконец согласились поверить: человек может летать. Как бы в поддержку племени автомобилистов, энтузиастов-мотоциклистов и им подобных, сотни новых, ранее неизвестных фирм выпускали аэропланы любых размеров и любой формы. А цены… Ох уж эти цены: минимум триста пятьдесят гиней за летательный аппарат! В этом прейскуранте стояло и четыреста пятьдесят и пять сотен за изделия, многие из которых летали с таким же успехом, как дубовое бревно! И это бы еще куда ни шло, но аэропланы не только продавались без какой-либо гарантии, но представители фирмы еще и мило извинялись, что не прилагают инструкций.
Как свежи в памяти мечты и сомнения той поры!
Все мечты сводились к волшебству пребывания в воздухе. Мне виделось, как изящно взлетаю я с лужайки за нашим домом, легко перемахиваю через живую изгородь, кругами набираю высоту, чтобы не задеть груши в саду священника, и проношусь между шпилем церкви и холмом Уитикомб в сторону рыночной площади. Боже мой! Как все будут стараться разглядеть меня. Донесутся голоса: «Это снова молодой мистер Бэтс. Мы знали, он совершит это». Я сделаю круг и, может быть, помашу платком. После этого я собирался пролететь над садами Лаптона — к огромному саду сэра Дигби Фостера. Как знать, может быть, из окна коттеджа выглянет его прелестная обитательница?..
Ах, молодость, молодость!
Помню, как мчался на мотоциклете в Лондон, чтобы выяснить положение вещей и сделать заказ. Не забыть, как я лавировал в потоке автомобилей, окатывавших меня грязью, когда я метался от одного магазина к другому. Не забыть раздражения от многократно услышанного ответа: «Распродано! Можем гарантировать доставку не раньше начала апреля».
Это могло обескуражить кого угодно, но меня — нет!
В конце концов я купил «Большого Жаворонка» в маленькой конторе на Блэкфрэйрс-роуд. Заказ на него был уступлен этой фирме другим фабрикантом аэропланов в одиннадцать утра из-за смерти заказчика. Чтобы заполучить аппарат, я превысил возможности моего скромного счета в банке — даже сегодня я ни за что не назову цену, которую уплатил. Бедная матушка!
Не прошло и недели, как детали летательного аппарата были доставлены на лужайку за домом и два весьма посредственных механика смонтировали их в единое целое.
О, радость свершения!.. И дрожь на пороге безрассудно смелого поступка. Меня никто не обучал полетам — все квалифицированные инструкторы были уже наняты за сумасшедшие деньги на много месяцев вперед, — но останавливаться на полпути не в моем характере! Я бы не выдержал отсрочки полета, даже если бы речь шла о каких-нибудь трех днях. Я уверил маму, что брал уроки: грош цена сыну, если он не способен соврать во имя спокойствия родительницы.
Помню состояние ликующего смятения, когда с напускным равнодушием слонялся вокруг аппарата, который обретал все более законченный вид. Добрая половина жителей Минтончестера почтительно глазела на меня поверх зеленой изгороди, удерживаемая от вторжения новым щитом с предупредительной надписью и суровым выражением лица Снайпа, нашего верного садовника, который косил траву и, вооруженный острой косой, одновременно нес караульную службу, не пуская никого на лужайку. Я закурил папиросу и с умным видом следил за работой механиков. Чтобы уберечь аэроплан от назойливых любителей всюду совать свой нос, мы наняли старика безработного Снортикомба сторожить наше сокровище всю ночь. Ведь вы понимаете, что в те дни аэроплан был и знамением времени, я чудом.
Для своего времени; «Большой Жаворонок» был красавцем, хотя, полагаю, сегодня его вид вызвал бы иронический смешок у любого школьника. Это был моноплан, напоминавший творение Блерио. На нем стоял самый замечательный, изумительно сработанный семицилиндровый мотор системы «Джи-кэй-си» в сорок лошадиных сил с маховиком марки «Джи-би-эс».
Я провел целый час, регулируя работу мотора. От рокота можно было оглохнуть — он трещал как пулемет. В конце концов священник прислал сказать, что пишет проповедь «О покое в душе» и никак не может сосредоточиться на избранной теме, так ему мешает шум. Я принял этот протест благосклонно. Мотор в последний раз взревел и умолк. Окинув мое сокровище долгим взглядом, я отправился прогуляться по городу.
Я очень старался держаться скромно, но не мог не ощущать всеобщего внимания. Отправляясь на прогулку, я случайно забыл переодеться. На мне были бриджи и краги, купленные специально для полетов, а на голове — кожаный шлем с небрежно болтавшимися «ушами», так что я мог слышать все, что говорилось вокруг. Не успел я дойти до конца Гай-стрит, как позади меня уже топало не меньше половины жителей городка в возрасте до пятнадцати лет.
— Собираетесь полететь, мистер Бэтс? — спросил один толстощекий юнец.
— Как птица?
— Не летите, пока мы не вернемся из школы, — умоляюще пискнул какой-то малыш.
Тот вечер был для меня сродни путешествию по стране очень высокопоставленного лица. Я нанес визит старине Лаптону — нашему ученому садоводу, и ему стоило большого труда не показать, как он польщен моим вниманием. Он провел меня по новой оранжерее и мимоходом упомянул, что теперь у него три акра теплиц, а также показал всевозможные хитрые приспособления для получения обильных урожаев. Потом мы прошагали в дальний конец запущенного цветника и полюбовались его пчелами.
Когда я вышел на улицу, моя свита все еще ждала меня, причем толпа явно увеличилась. Обойдя стороной Параморз, заглянул в гостиницу «Бык и лошади» — без особой надобности, просто так, ради стаканчика лимонада. Все говорили о моем аэроплане. Стоило мне появиться на пороге зала, как посетители на мгновение умолкли, а затем градом посыпались вопросы.
Я особо подчеркиваю это, так как очень скоро мне пришлось убедиться, что приливы и отливы популярности относятся к разряду самых необъяснимых и изменчивых явлений на свете.
Особенно вспоминается, как старина Чизмен, колбасник, свиней которого потом я задавил, все снова и снова повторял тоном полного удовлетворения:
— ПОДНЯТЬСЯ тебе не составит никакого труда. ВЗЛЕТЕТЬ будет нетрудно.
При этом он подмигивал и кивал головой другим почтенным лавочникам, собравшимся там.
ВЗЛЕТЕТЬ НЕ СОСТАВИЛО ТРУДА. «Большой Жаворонок» легко оторвался от земли. Стоило мотору позади меня взреветь, а пропеллеру начать вращаться, как — хлоп, хлоп — аппарат несколько раз оттолкнулся от земли, полозья повисли под передними колесами, и мы быстро понеслись над лужайкой в сторону живой изгороди, окружавшей дом священника. Мой аппарат двигался вперед и вверх как-то волнообразно: так колышется при ходьбе дородная, но очень темпераментная дама.
