газовыми фонарями, легли глубокие тени, он стал более темным и менее гостеприимным. Плакучие ивы грациозно наклонились над широкой дорожкой, и время от времени мимо проходили пары, двигаясь довольно быстро и тесно прижимаясь друг к другу – может, они пришли к реке в поисках романтики, но поняли, что для прогулки слишком холодно. Хекси, опять уставшая и все еще не дождавшаяся обеда и уюта, прыгала у ног Магги, требуя, чтобы ее взяли на руки. Проходя мимо стоявших на якоре барж, Магги почуяла запах, который нельзя было спутать ни с чем – запах готовящейся пищи, и остановилась – теплый воздух, выливавшийся из открытой двери одной из барж, окутывал ее, слышался смех и громкие звуки голосов. Магги пошла дальше, ее желудок стал неприятно поднывать – после утренних хлеба и сыра она не съела еще ничего. Такса ерзала на ее правой руке, а чемодан стал опять казаться тяжелее.
– Нам нужно принять решение, – сказала она Хекси чуть попозже, увидев в нескольких ярдах впереди ступеньки, ведущие от реки на одну из улиц, и поднялась по ним, надеясь обнаружить какое-нибудь приветливое симпатичное местечко, которое бы ее воодушевило и вернуло пошатнувшийся оптимизм. Но вместо этого она почувствовала себя потерянной и встревоженной и уныло спустилась вниз на насыпь реки; чемодан бил по ее ногам, а ступни замерзли и начали болеть. Наверно, это потому, что Сена – такой знаменитый ориентир, подумала Магги; она почувствовала, что пока она рядом с рекой, ей не будет казаться, что она заблудилась в этих туманных темных улицах.
Ее уверенность стала таять. Был февраль – один из самых малоприятных месяцев в году почти во всех странах. Париж, о котором так восторженно рассказывал Зелеев, был городом весны – городом веселых нарядных бульваров и уличных кафе, где девушка может сидеть за единственной чашечкой кофе или бульона столько, сколько ей захочется, глядя, как мимо проплывает мир импрессионистов…
– Я должна была обдумать все еще на вокзале, – пожаловалась она Хекси. – Мне нужно было обменять часть денег на французские франки. Я должна была купить карту и попросить у кого-нибудь совета.
Она разозлилась на саму себя; она всегда такая импульсивная, вечно куда-то спешит вместо того, чтоб сначала понять, что ей нужно делать дальше – или заранее задуматься о последствиях своих поступков.
Большой, ярко освещенный пароход проплыл мимо нее, и Магги увидела сквозь окна иллюминаторов мужчин и женщин, которые пили и ели. Они казались счастливыми – в тепле, в безопасности… Голыши под ногами Магги казались большими и отшлифованными временем, ей было трудно идти. Чемодан теперь казался просто набитым кирпичами, плечи болели. Она опустила Хекси на землю, но собачка скулила и яростно царапала ее ноги, требуя вернуть ее назад на руки.
– Нет, – сказала Магги, и Хекси резко залаяла и даже куснула чуть-чуть, но Магги не стала обращать на нее внимания. Какой-то человек приближался к ней сквозь туман – он шел, ссутулившись, на голове его была кепка. Когда он подошел ближе, она увидела, что одежда его была изношенной, и большой шрам пересекал его щеку; от него пахло застарелым потом, чесноком и плесневелыми овощами, словно он ночевал в куче отбросов, И его тяжелый взгляд, изучавший ее с головы до ног, заставил Магги занервничать. Ускорив шаги, она подтянула Хекси на поводке поближе к себе, и такса сердито залаяла, ковыляя на коротеньких лапках. Ее лай был воинственным – словно она угрожающе предупреждала незнакомца, и Магги с облегчением увидела, что он уходит.
Впереди, прямо перед ними, река разделялась на два рукава, отделенных друг от друга маленьким островом – вернее, двумя островами. Огни их зданий мерцали в тумане, как маяк. Магги остановилась. Огромный и красивый собор с башенками и контрфорсами вырисовывался в густой дымке, и восхитительно- прекрасные центральные островерхие башни пронзали облака тумана. Ее сердце забилось радостью узнавания. Нотр-Дам де Пари. Собор Парижской Богоматери. И остров, на который она сейчас смотрела был не просто каким-нибудь обычным островом, а Иль де ла Ситэ, островом Ситэ, сердцем Парижа, словно плывущим вдоль Сены.
Почувствовав, что внезапно ноги ее ослабели, Магги просто рухнула на скамейку. Ей было так холодно, горло словно скребли изнутри, она начала дрожать. Хекси скулила, и Магги взяла ее и посадила на колени, расстегнула жакет, и такса прижалась к ее телу. Ну, сказала сама себе Магги, сейчас самое время принять решение. Может, ей нужно вернуться на Лионский вокзал и пристроиться где-нибудь там до утра. А может, ей надо перейти через призрачный мост, который она видит сейчас впереди – соединяющий берег реки с Иль де ла Ситэ. Может, Нотр-Дам де Пари – не только один из самых больших и великих соборов Европы, но и место, где она сможет найти прибежище и уют? Как бы там ни было, она не может оставаться там, где она сейчас – здесь слишком холодно, слишком сыро…
Но когда Магги попыталась встать со скамейки, она ощутила приступ дурноты; ее голову словно пронзали иглами, ноги отказывались держать ее, и ей пришлось сесть опять. Впервые после ухода из дома у нее появилось сильное желание заплакать, и слезы начали набухать в ее глазах. Но вместо этого она сделала то, что часто делала раньше, когда чувствовала приступы отчаянья – она стала петь, мягко, сама себе. Слова песни, которой научил ее Зелеев, свободно слетали с ее губ, когда она пыталась согреться, представив себе Сену жарким августовским днем – ее воды нежно-прохладны, они мягко плещутся о камень набережной, словно слегка аккомпанируя шагам влюбленных собственной мягкой музыкой.
Она пела негромко, с легкой хрипотцой, но горячо и вдохновенно. Хекси иногда лизала своим маленьким язычком ее кожу, которая виднелась в просвете между рукавами пуловера и перчатками.
А потом Магги вдруг услышала еще один голос – мужской и очень приятный, который запел ей в унисон.
Внезапно разнервничавшись, Магги перестала петь. Голос казался затерянным в пространстве – словно он исходил от человека, лишенного тела, он шел откуда-то из тумана. Ее сердце встревоженно застучало, и она крепко прижала к себе Хекси, услышав, как собачка заскулила.
Но потом Магги увидела его – он шел к ней, сначала похожий на призрак, постепенно обретавший форму и плоть. На мужчине был просторный плащ с поднятым воротником и фетровая шляпа, руки были засунуты в карманы дождевика. Он по-прежнему пел, изо рта его вырывался пар, когда он закончил оборванную Магги песню. Он подошел и встал напротив скамейки.
– Bonsoir, Mademoiselle.[29]
Он улыбнулся и галантно снял шляпу. Хекси перестала скулить.
Магги взглянула наверх и увидела мужчину лет тридцати, с мягким взглядом карих глаз и темными, немного редеющими волосами.
– Bonsoir, Monsieur.[30]
– Надеюсь, я не потревожил вас, – сказал он вежливо. – Я услышал ваш голос и был заинтригован – кто это поет эту летнюю песню, такую грустную, в холодный февральский вечер?
Он казался добрым, и отношение его к Магги было уважительным. Она протянула ему свою руку.
– Магдален Габриэл, – сказала она.
– Ной Леви, – ответил Он и улыбнулся на таксу. – А это ваш прелестный друг?
– Ее зовут Хекси.
– А-а, – сказал он. – Маленькая колдунья.
– Вы говорите по-немецки, мсье?
– Я родился в Берлине.
Он помолчал.
– Вы не возражаете, если я сяду?
Магги покачала головой, и он сел, на почтительном расстоянии от нее. Он посмотрел на ее чемодан.
– Вы приехали или уезжаете?
– Приехала.
– И вам негде остановиться?
– Вы угадали. Пока что негде.
Он был вежливым, внимательным, с ним было легко – человек, несколькими словами и без всякого усилия вызвавший доверие и желание быть с ним откровенной. За те десять минут, что они просидели вместе на скамейке, он понял ее затруднительное положение и предложил простое разрешение ее проблем.
– Одно дело, если вы хотите сами провести такую трудную и неприятную ночь на этой скамейке в незнакомом городе, да еще и в такую погоду – если вы, конечно, уже выбрали именно это. Но совсем другое
