сидя за кофе со сливками в кафе «Флора» и просматривая газеты и журнальчики, Мадлен подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как черноволосая девушка за соседним столиком вдруг упала со стула в обморок.
– Все в порядке. Все хорошо, – успокаивала ее Мадлен, когда девушка пришла в себя и дала Мадлен себя поднять. – С вами все хорошо.
Мадлен позвала официанта.
– Un cognac s'il vous plait, Monsieur.[42]
– Извините меня, – слабо проговорила девушка и закрыла глаза.
– Пустяки, – ответила Мадлен.
Принесли коньяк, и она бережно поднесла рюмку ко рту девушки – так, что лишь чуть-чуть влилось через ее губы.
– Не принимайте это близко к сердцу, я никуда не спешу.
– Третий раз, – сказала девушка и заплакала.
– Не надо, – сказала Мадлен, расстроившись. – Может, вам просто нужен свежий воздух – давайте, я помогу вам выйти на улицу?
Девушка покачала головой.
– Не сейчас.
Она нашла носовой платок в своей сумочке и отерла глаза.
– Извините, – повторила она. – Мне так неловко.
– Почему? – спросила Мадлен. – Вам просто стало плохо – вот и все.
– Я не больна, – проговорила девушка, и слезы опять потекли из ее глаз. – Я – беременна.
– Ох, – вырвалось у Мадлен, заметившей, что на ее пальце не было кольца. Она не знала, что сказать.
– Вернитесь к своему кофе, – сказала девушка. – Теперь со мной все хорошо.
– Нет, не все хорошо.
Мадлен помолчала.
– Как Вас зовут?
– Симона.
– Пейте коньяк, Симона.
Девушка повиновалась.
– А ваше имя?
– Мадлен Габриэл. – Она помолчала опять. – А вы уверены?
– Насчет беременности? Полностью.
Глаза Симоны были похожи на спелые черные вишни, с красными кругами вокруг них, ее кожа была бледно-оливковой, нижняя губа была пухлой, даже немного опухшей, словно она кусала ее.
– Три месяца, – сказала она. – И когда они узнают, я окажусь на улице.
– Кто?
– Мсье и мадам Люссак – я у них работаю. Я – bonne a tout faire,[43] их горничная, и я недостаточно сильная, чтобы скрывать от них правду – я уже три раза падала в обморок.
– Может, они вам помогут?
– Нет, – Симона покачала головой. – Как они могут? Они – приличные люди с маленькими детьми. И в любом случае, есть вещи, которые я делать больше не должна – если хочу сохранить ребенка…
– Конечно, вы хотите его сохранить. Симона пожала плечами.
– Было бы проще… – она замолчала. Мадлен посмотрела на нее.
– Пойдемте.
– Мне еще не пора – мне хочется еще посидеть.
– Мы пойдем не к вам на работу.
– Тогда куда же?
– Со мной, – улыбнулась Мадлен. – Домой.
Мадлен уже выложила ей то, что самой Мадлен показалось блестящим и гениальным по своей простоте планом. Даже если б хозяева девушки были и более добросердечными, и более широко мыслящими, чем можно было заключить со слов Симоны, ей все равно бы пришлось оставить это место, потому что она не смогла бы выполнять свои тяжелые обязанности. И это освобождает вакансию, для которой Мадлен была не так уж неквалифицированна, как в случае с любой другой работой.
– Я – сильная, – говорила она решительно Симоне. – У меня есть воля, и мне отчаянно нужна работа. И там есть, где жить – все просто идеально!
– А я? – спросила разумно Симона. – Где же буду жить я?
– Ты можешь остаться здесь, с Ноем, – Мадлен предусмотрела все. – Ему нужна горничная – но это будет гораздо более легкая работа, чем та, к которой ты привыкла. Он – добрейший, тишайший и заботливейший человек на свете.
– Но он меня даже не знает. Ты же ничего не знаешь обо мне – ты просто подобрала меня с пола в кафе. Я для тебя – полная незнакомка, ты даже не знаешь моей фамилии.
– А я ведь могу ее узнать?
– Дайя.
– А что это за фамилия?
Впервые за время их знакомства Симона улыбнулась.
– Мой отец – алжирец, а мать – француженка.
– Bon,[44] – сказала Мадлен. – Теперь я знаю твое полное имя.
Когда Ной вернулся домой, Мадлен была уже наготове. Велев Симоне оставаться в спальне, она встретила кантора самой трагической передачей истории девушки, на какую только была способна, и выпалила планы на свой собственный счет.
– Я могу сама представиться мадам Люссак в ее grand appartement[45] – они занимают два этажа на бульваре Сен-Жермен в районе Бурбонского дворца – прежде чем она даже узнает о ждущей ее проблеме. Это же здорово, Ной! Ей даже не придется тратить время и нервы на поиски новой горничной – ведь я могу приступить к работе сразу же, как только ее оставит Симона.
Она в первый раз перевела дух и посмотрела на реакцию Ноя.
– Теперь я могу высказать свое мнение? – спросил он мягко.
– Конечно.
– А как это поможет Симоне?
Мадлен приступила ко второй части своего плана.
– И, пожалуйста, не говорите, что вам не нужна прислуга – потому что она вам нужна. Господин такого положения, как ваше, просто должен иметь экономку. У вас есть более важные, более духовные вещи, о которых вы можете думать – а не тупые однообразные домашние дела. Симона может ходить за вас по магазинам…
– А мне нравится покупать самому, – вставил он.
– Конечно, отдельные вещи – но не все эти утомительные и скучные необходимости… такие, как мыло или крем для чистки ботинок. Да и потом, вы не очень любите мыть и стирать, правда, не любите? И я знаю, как вы ненавидите гладить рубашки. А Симона гладит просто превосходно!
– Вы уже видели ее за работой? – поинтересовался Ной.
– Еще нет, но она говорила мне, и я ей верю – у нее честное лицо.
– А, может, мне тоже покажут это лицо? – предложил Ной. – Думаю, именно поэтому Хекси скребется в вашей спальне.
– Я позову ее.
– Будьте так любезны.
Симона была скованной от смущения, глаза ее еще больше покраснели.
– Мне так стыдно, мсье, – прошептала она.
– Где живет ваша семья?
– В Авиньоне, мсье.
