уюте – где тебе и должно жить.
– Вы думаете, мне важен комфорт?
– Нет, – его голос звучал горько. – Но это важно мне.
Они встречались так часто, как только было возможно. Зелеев вскоре должен был снова уехать из Парижа. Иногда Мадлен чувствовала, что эти встречи были самой большой радостью, какую только она испытывала с тех пор, как видела его в последний раз в Давосе. Но в другие разы они отчаянно спорили – Константин был твердо убежден, что она занимается не своим делом – роль горничной ей совсем не подходит, и она зарывает в землю богом данный ей талант.
– Тебе надо брать уроки пения, – не уставал он ей повторять. – Никакого драянья полов! Такое самоуничижение хорошо в романах – но не в реальной жизни.
– Но вы ведь обожаете свои драгоценные романы, – дразнила его Мадлен, памятуя о том, что сказал ей когда-то Зелеев: он никогда не ездил куда-либо без своих любимых «Анны Карениной» и «Отверженных».
– Да, я счастлив вновь и вновь проливать слезы над страданиями Фантин и бедной Анны, – отрезал он. – Но у меня нет никакого желания видеть и слезинку в глазах тех немногих людей, которых я люблю.
Они обнялись – Мадлен была глубоко тронута его заботой о ней, хотя его гнев и забавлял ее, что немало расстраивало Зелеева. Она познакомила его с Люссаками, надеясь, что встреча с ними еще больше поднимет ему настроение. Но он сказал потом только, что был бы рад, если б Габриэль и Эдуард Люссак были ее друзьями. Но они – ее работодатели, добавил он, и, значит, ошибочно считают, что они выше ее. Он также встретился с Ноем Леви и был очень рад, когда Хекси стала радостно лаять и носиться вокруг него, но Магги чувствовала, что он держится с Ноем отчужденно, и это ее очень расстроило.
– Я вас не понимаю, – сказала она ему позже. – Ведь Ной, в сущности, спас мне жизнь, когда я приехала в Париж. Если б не он – даже и не представляю, что б тогда могло со мной случиться.
– И я ему за это, конечно, благодарен, – ответил Зелеев. – Но тем не менее, он не для тебя, Магги.
– Мадлен, – поправила она. – И я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря, что он – не для меня. Слава Богу, он – не мой парень.
– Не будь вульгарной.
– А вы не будьте таким сердитым – на вас это непохоже. И Вам это не идет.
Однажды Зелеев встретился с ней в ее выходной, и лицо его просто сияло от восторга.
– Какое у меня было утро, Мадлен!
– А где вы были?
– Les egouts, – сказал он ей. – Клоака.
– Но зачем?
– Конечно, ради Жана Вальжана.
– Кого?
– Героя «Отверженных» Виктора Гюго, Жана Вальжана. – Он закатил глаза. – Боже! Ты до сих пор не читала? Совершенно ясно, что нет.
– Извините, – улыбнулась она.
– Это было потрясающе. Я давно собирался это сделать – я вообще не понимаю, почему я до сих пор не собрался? Но теперь, когда я наконец сподобился, я приобщился!
– К канализации?
– К преисподней Парижа.
Они сидели у Фуке на Елисейских полях – как всегда, здесь собирались представители блистающих верхов. Те, кому меньше повезло, рады были поглазеть на них и послушать их беззаботную болтовню, и на лицах их явно читалась надежда – может, когда-нибудь дойдет очередь и до них, и они тоже будут сиять и прожигать жизнь так же бездумно, как эти просто лоснящиеся благополучием баловни судьбы.
– Итак, начиная с сегодняшнего дня вы будете ездить только на метро, – пошутила Мадлен.
– К черту метро! – огрызнулся слегка Зелеев. – Все-то тебе шуточки, Магги. А у меня в голове гораздо более захватывающая перспектива.
– А можно узнать, какая?
– Вот подожди и увидишь.
Он заплатил по счету и вывел ее на улицу, где поймал такси.
– Площадь Данфер-Рошро, – сказал он коротко водителю.
– А что там такое? – спросила заинтригованная Мадлен.
– Рядом кладбище Монпарнас.
– Так мы едем на кладбище?
– В некотором роде.
Выйдя из такси, Магги увидела группу людей, стоявших перед дверью, выкрашенной в зеленый цвет. Туристы – с камерами наперевес, в солнечных очках, с картами и путеводителями, возбужденно переговаривались между собой.
– Где мы?
– Смотри, – Зелеев указал на надпись у нее под ногами. Три слова четко выделялись на асфальте: ENTREE DES CATACOMBES. Вход в катакомбы.
– Нет, – сказала она и взглянула на него. – Константин?
– Ты ведь не боишься темноты, правда?
– Не особенно – но я больше люблю солнечный свет.
– Ну тогда после часа тьмы солнце засияет для тебя еще ярче и покажется еще чудеснее.
Дверь открылась спустя несколько минут, и группе ожидавших позволили войти. Зелеев пошел, заплатил за вход и стал, улыбаясь, подталкивать ее к ступенькам.
– Viens,[50] – сказал он.
Ступеньки были очень узкими и вились бесконечной спиралью, уходя все ниже и ниже в землю, пока не достигли дна, и туристы, спустившиеся вместе с Мадлен и Зелеевым, начали двигаться по направлению к первому тоннелю, бормоча себе что-то под нос, с неуверенными и нервными смешками.
– Зачем мы здесь?
– Ради удовольствия. Она состроила гримаску.
– Вы – человек странных вкусов.
– Пойдем, – сказал он, взял ее руку и повел вперед. Они прошли по ряду тоннелей, темных и сырых – мрачного, унылого вида. Здесь пахло отбросами и запустением. Иногда они освещались слишком слабым светом ламп, но глинистая земля была почти невидима, и Мадлен несколько раз спотыкалась.
– Мои туфли будут совсем в жутком виде, – пожаловалась она.
– Я сам почищу их – ради тебя, cherie, – Зелеев все еще держал ее за руку. – Обещаю тебе, это стоит того.
Он остановился и заглянул ей в лицо.
– Ты боишься, ma petite?
– Конечно, нет, – солгала она. – Вот еще!
– Ни чуточки?
– Извините, что разочаровала вас. Капля воды упала ей на волосы.
– Пойдемте быстрее, – она устремилась вперед, чтоб побыстрее пройти и выйти наружу.
Они все шли, и глаза Мадлен постепенно привыкали к темноте, но ее тревога возрастала, когда они все дальше углублялись в то, что совершенно очевидно было лабиринтом тоннелей; безопасность их пути обеспечивалась заградительными барьерами и еще – цепями, чтоб предотвратить поворот в непредусмотренный маршрутом тоннель.
– Если мы только изменим маршрут, – сказал Зелеев, его голос отдавался глухим эхом под подземными сводами, – то вскоре обязательно заблудимся.
Мадлен содрогнулась и крепче сжала его руку.
– Сколько еще идти?
– Скоро мы будем в самом их сердце.
