– Не так – не как живой мертвец. Обещай мне, что постараешься – ты будешь думать и хотеть…
– Чего, любовь моя?
– Жить, – сказала она.
На десятый день апреля Ирина, немного оправившись, попросила Амадеуса помочь ей спуститься вниз и выйти наружу на террасу. Это был чудесный день, солнечный свет пробился сквозь зимнюю застоявшуюся дымку, и дыхание свежей ранней весны проникало в деревянный домик.
– А не будет это слишком трудно для тебя? – спросил он осторожно.
– Мне это нужно…
– Тогда давай заключим сделку. Если ты выпьешь немного бульона, я отнесу тебя вниз на террасу.
Ирина почти ничего не ела уже несколько дней.
– Так я подогрею суп?
Она улыбнулась.
– Если ты настаиваешь…
Он покормил ее легким овощным супом с ложки, и ей удалось съесть половину тарелки, а потом она снова откинулась на подушки – чтоб отдохнуть, как сказала она, просто несколько минуток… Когда она проснулась, день уже клонился к закату, и он подумал – она, наверно, уже не захочет спускаться вниз до завтрашнего дня, но он ошибся. Ирина опять попросила его, и на этот раз она была настойчивой.
– Я хочу посмотреть на свой водопад, – сказала она, и в ее хриплом голосе была такая настойчивость, что он не смог устоять.
Он завернул ее в толстый плед и подхватил на руки, и сердце его упало и сжалось от муки – она была такой легкой, она весила едва ли больше маленького ребенка. И он понес ее на залитую солнцем террасу и положил бережно и заботливо на шезлонг, и посадил Аннушку ей на колени.
– Я принесу бинокль.
– Не сейчас. Подержи мою руку… немножко.
Он сел рядом с ней, взяв ее хрупкую бледную руку; он гладил ее щеки и нашептывал ей ободряющие, нежные простые слова любви и ласки.
– А теперь, – сказала она, – пожалуйста, принеси бинокль.
Она была слишком слаба, чтобы держать его самой, и Амадеус поднес бинокль к ее глазам и помог ей повернуть лицо в нужном направлении – чтоб она могла видеть то, что хотела.
И Ирина смотрела на далекий водопад, ставший еще победоноснее в лучах заката. А потом она отвела глаза от бинокля и посмотрела опять на Амадеуса, и ее прекрасные глаза наполнились слезами.
И она сказала ему в последний раз.
– A l'eternite.
До встречи в вечности.
3
Амадеус был просто раздавлен страшной утратой. Он чувствовал себя одиноким, как перст. Его единственной компанией была Аннушка, оплакивавшая на свой лад Ирину так же безутешно, как и ее новый хозяин. Амадеус не видел своего сына, Александра, почти полгода, его короткие визиты в Цюрих в последние два года становились почти невыносимыми из-за сурового присутствия – во время одного- единственного часа, когда ему позволялось побыть с сыном – его тещи, Элспет Грюндли, и Амадеус терпел, сколько мог, но все-таки сдался. После смерти Ирины он стал полузатворником: он работал по инерции, сидя на скамейке на задворках своего магазина. Он даже нанял местную девушку, чтобы та общалась с покупателями – сам он не хотел видеть никого.
Первый раз за все это время он покинул Давос, чтобы поехать в Берн на похороны своей матери. Через три месяца он уже хоронил отца. А когда прямо перед Рождеством, в этом же году, он узнал от Хильдегард, что ее родители, – оба, и Леопольд и Элспет Грюндли, – погибли в автокатастрофе, он заставил себя отправиться вниз, в Цюрих, на еще одно погребение. Александр – которому теперь уже исполнилось десять лет, и по крайней мере внешне он был более легко сложенной, худощавой копией отца – с такими же льняными волосами и живыми голубыми глазами – встретил его по понятным причинам отчужденно; но, к удивлению и благодарности Амадеуса, Хильдегард, казалось, почти сочувствовала ему. Но все дело было в том, что теперь, когда ее соперница была мертва, Хильдегард была готова развестись с ним. Конечно, глаза б ее больше не видели этого Амадеуса, думала она с обидой. Но вслух она сказала, что позволит ему приезжать на лэнч к Александру раз в месяц – если он хочет. Ребенок должен знать своего отца – даже если этот отец этого вовсе не заслуживает.
На следующий год, в один апрельский полдень, в Давос приехал адвокат из Цюриха, чтобы увидеться с Амадеусом по поводу последней воли и завещания графини Ирины Валентиновны Малинской.
– Моя фирма приносит вам извинения за то, что мы не сразу связались с вами, герр Габриэл, – галантно сказал седовласый адвокат, – но это было вызвано тем, что нам было необходимо удостовериться в подлинности завещания и убедиться, что не осталось никого в живых из ее родственников, как она и заявляла.
Амадеус побледнел и слегка задрожал.
– Может, мы присядем, герр Габриэл? – сказал гость сочувственно, увидев его шок.
Они все еще стояли перед входной дверью: Амадеус уже отвык от посетителей и позабыл – из-за тяжелых событий последнего времени – простые хорошие манеры.
Амадеус кивнул.
– Прошу вас, – он указал жестом на кресло, ближайшее к окну и взял шляпу и пальто адвоката. – Хотите чаю? Или что-нибудь покрепче – может, шнапса?
Он был несказанно удивлен. Ему никогда и в голову не приходило, что Ирина могла ему что-то оставить; они никогда не говорили о собственности за время их совместной жизни.
Адвокат согласился на шнапс – как ради своего удовольствия, так и ради Амадеуса.
– С вашего позволения я зачитаю вам завещание, герр Габриэл, а потом – если вы сочтете это удобным для вас в данный момент, мы посетим санаторий, где графиня была пациенткой.
– Зачем? – спросил резко Амадеус, потому что от одного только упоминания об этом месте сердце его сжималось от боли.
– Графиня Малинская и ее сестра абонировали сейф в хранилище директора санатория, герра Джагги. Мне необходимо, чтобы вы сопровождали меня – вы должны забрать содержимое сейфа и подписать кое- какие важные бумаги.
Амадеус одним глотком выпил свой шнапс; тот немного обжег ему горло, но придал сил.
– А вы знаете, что в этом сейфе?
Адвокат позволил себе неуловимейшую улыбку.
– Согласно завещанию я имею смелость полагать, что там находятся драгоценности семьи Малинских.
Драгоценности. Такое бесцветное слово для описания сокровища, что лежало внутри стального ящичка, который Ирина и Софья оставили герру Джагги в 1920 году, по приезде в санаторий. Рубины, изумруды, бриллианты и сапфиры… потрясающая коллекция – по любым самым придирчивым стандартам. Эти камни были просто ошеломляющими по их чистоте, и по размеру и качеству. Амадеус не мог поверить своим глазам. Ирина никогда и словом не обмолвилась о драгоценностях. Конечно, он понимал, что у нее должны были быть какие-то средства, чтоб оплачивать дорогостоящее пребывание в санатории и медицинские услуги. Но он считал, что это не его дело – расспрашивать, да и сама Ирина не говорила по этому поводу ничего.
Короткое письмецо с объяснением было вложено в конверт и положено вместе с драгоценностями в стальную коробочку. Драгоценности были частью коллекции ее матери – и это было все, что сестрам Малинским удалось вывезти тайком во время их бегства из России. Они завернули каждый камень в темно- коричневый, превосходный тонкий шелк и прятали их в своих длинных, густых волосах, специально украшенных разными шпильками и надежно подколотых наверх. Ирина писала, что ей пришлось продать несколько камней – еще тогда, давно, в Париже и Швейцарии, но особо ценная часть коллекции была в сохранности.
– Мне было велено подождать, пока вы откроете ящик, прежде чем отдать вам еще одно
