впрочем, я был терпелив, и поэтому одного поцелуя было недостаточно. Я не удовлетворился, пока вопреки желаниям Дины не почувствовал, что девушка под моими руками поняла, что я победил.
– Хозяин, – сказала она, её глаза заблестели.
Она слишком устала, чтобы бороться с ремнями на запястьях.
Со смачным шлепком я прогнал её к Альбрехту, который сердито кончиком копья срезал ей путы.
Камчак и Конрад захохотали. И вместе с ними многие в толпе. Впрочем, к моему удивлению, Элизабет Кардуэл казалась разъяренной. Она надевала свои меха. Когда я взглянул на нее, она сердито отвернулась.
Я не понял, какая муха её укусила.
Разве я её не спас? Разве не были очки между Камчаком и мной, Конрадом и Альбрехтом теперь равны? Разве не была Элизабет к концу состязания в безопасности?
– Счет ничейный, – сказал Камчак, – состязание закончено. Победителя нет.
– Согласен, – сказал Конрад.
– Нет, – сказал Альбрехт.
Все посмотрели на него.
– Пика и тоспит, – сказал он.
– Состязание закончилось, – сказал я.
– Выигрыша не было, – запротестовал Альбрехт.
– Это правда, – сказал Камчак.
– Победитель должен быть, – сказал Альбрехт.
– Я на сегодня наездился, – сказал Камчак.
– Я тоже, – сказал Конрад. – Пошли вернемся к нашим фургонам.
Альбрехт указал копьем на меня.
– Я вызываю тебя, – сказал он. – Копье и тоспит.
– Мы закончили с этим, – сказал я.
– Живая ветвь! – выкрикнул Альбрехт.
Камчак втянул воздух.
Некоторые из толпы начали кричать:
– Живая ветвь!
Я оглянулся на Камчака. В его глазах я прочитал, что вызов должен быть принят. В этих делах я должен быть тачаком.
За исключением вооруженной схватки копье и тоспит с живой ветвью – наиболее опасный спорт народов фургонов.
В этом состязании для мужчины стоит его собственная рабыня. Это почти то же самое состязание, что и поддевание тоспита с ветви, за исключением того, что фрукт держит во рту девушка, которую могут убить, если всадник промахнется или она испугается и дернется.
Не нужно говорить, что много рабынь пострадало в этом жестоком спорте.
– Я не хочу стоять для него! – вскричала Элизабет Кардуэл.
– Встань для него, рабыня! – рявкнул Камчак.
Элизабет Кардуэл, осторожно зажав тоспит в зубах, повернулась боком и заняла позицию.
Почему-то она не производила впечатления испуганной, скорее разозленной.
Я думал, она будет дрожать от страха. Но она стояла как скала, и когда я проскакал мимо нее, на кончик моего копья был наколот тоспит.
Девушка, укусившая шею каийлы, та, чья нога была порвана зубами животного, стояла для Альбрехта. С почти издевательской легкостью он проскакал мимо нее, подхватив тоспит из её рта на острие копья.
– Три очка каждому, – провозгласил судья.
– Мы закончили, – сказал я Альбрехту. – Ничья.
– Нет. Победителя нет.
Он гордо выпрямился на гарцующей каийле.
– Победитель будет! – крикнул он. – Лицом к копью!
– Я не поскачу, – сказал я.
– Тогда я провозглашу свою победу и женщина будет моей! – выкрикнул Альбрехт.
– Если ты не поедешь, – сказал судья, – победа будет за ним.
Я должен был скакать.
Элизабет неподвижно встала в тридцати ярдах лицом ко мне.
