обладатель пояса принадлежит к племени паравачей, или к «богатым людям», как они склонны себя называть, что действительно соответствует истине.
– Тал! – воскликнул я, поднимая в традиционном горианском приветствии раскрытую ладонью вперед руку.
Четверо наездников все как один направили на меня острия своих копий.
– Я – Тэрл Кэбот! – продолжал я. – Я пришел к вам с миром!
Каийлы четверых всадников напряглись, как готовящийся к броску ларл; их горящие глаза остановились на мне, а алые влажные пасти приоткрылись, обнажая хищные клыки. Уши животных плотнее прижались к голове.
– Вы говорите по-гориански? – обратился я к наездникам.
Наконечники копий разом опустились. Кочевники использовали гибкие и острые копья из дерева тем. Древесина тем чрезвычайно прочна и гибка, так что можно согнуть копье вдвое и не сломать его, а надежность хватки усиливалась ременной петлей на древке. Нечего и говорить о том, какая в бою им требовалась ловкость и умение управляться с каийлой.
– Я пришел с миром! – снова повторил я.
Стоящий у меня за спиной человек заговорил, произнося слова с сильным южным акцентом.
– Я Толнус, из племени паравачей, – сообщил он, сбрасывая с головы капюшон и позволяя своим длинным волосам вольно раскинуться по широкому белому вороту своего мехового плаща.
– Меня зовут Конрад. Я из кассаров, – сказал второй наездник слева от меня. Он откинул с лица кольчужную маску, стащил с головы тяжелый шлем и непринужденно рассмеялся. «Земного ли происхождения эти люди? И люди ли они?» – невольно подумалось мне.
Справа от меня раздался громкий смех.
– А я – Хакимба, из катайев! – прогрохотал третий и одним рывком освободил почерневшее от загара лицо от шарфа.
После этого и стоящий передо мной четвертый всадник открыл лицо – мясистое, светлокожее, изборожденное глубокими морщинами. Глубоко утонувшие глаза светились проницательностью.
Я внимательно всматривался в лица этих четверых людей, воинов народов фургонов. На каждом лице виднелись глубокие, четко вырисовывающиеся, бугристые, словно веревочные жгуты, ярко раскрашенные шрамы. Глубина этих отметин, похожих на следы от когтей хищника, и нависающие над ними толстые складки кожи напомнили мне безобразные морды мандрилов, хотя эти шрамы, как я вскоре догадался, имели искусственное происхождение и призваны были подтверждать боевую славу и общественное положение их владельца, его не знающую границ храбрость и длинный ряд одержанных им побед. Шрамы эти наносятся постоянно с помощью толстых тупых игл, ножей и рогов боска. Операция эта чрезвычайно болезненна и опасна, и многие из решившихся на неё воинов зачастую не доживают до её завершения.
Большинство рубцов на лицах окруживших меня всадников были расположены попарно. Стоявший напротив меня воин имел на лице семь пар таких шрамов, причем верхняя пара на лбу была раскрашена красным цветом, следующая на переносице – желтым, ещё ниже шли синяя, черная, две желтые и снова черная. Рубцы на лицах остальных всадников имели несколько иное расположение и окраску, но каждый из них обладал своей коллекцией отметин.
Впечатление от этих безобразных, уродливых шрамов, рассчитанных на то, чтобы устрашить врага, у меня было такое, что в первую минуту я даже засомневался, были ли эти встреченные мною в бескрайних тарианских степях воины действительно людьми или же это некие подобия людей, возможно доставленные Царствующими Жрецами из далеких миров сюда, на Гор, для решения каких-либо к настоящему времени ставших неактуальными задач. Но это первое впечатление скоро прошло, и мне вспомнились слышанные мной в одной из таверн Ара вполголоса передаваемые очевидцами рассказы о страшном обычае нанесения на свои лица шрамов кочевниками народов фургонов. Знающие люди говорили, что каждая из этих отметин имеет свое строго определенное значение, понятное лишь племенам кассаров, паравачей, катайев и тачаков, которые ориентируются в них с такой же легкостью, с какой, скажем, я получаю информацию из какой-нибудь книги. К тому времени я, к сожалению, знал значение лишь самой верхней, раскрашенной красным цветом пары шрамов – шрамов храбрости. Они всегда занимают самое верхнее положение над всеми остальными отметинами. Народы фургонов ценят храбрость превыше всего. На лице каждого из окруживших меня людей такой шрам имелся.
Стоящий прямо передо мной воин опустил свой маленький покрытый лаком щит и копье.
– А теперь слушай, как зовут меня! – крикнул он. – Я Камчак, из племени тачаков!
И не успел он произнести свое имя, словно оно явилось каким-то сигналом, все четверо каийл как по команде рванулись вперед, ко мне, а их наездники, пригнувшись к спинам животных, крепче стиснули в руках копья и щиты и пришпорили своих скакунов, словно соперничая друг с другом в том, кто из них первым до меня доберется.
Глава 3. ПОЕДИНОК НА КОПЬЯХ
Одного из нападавших, самого ближнего ко мне, тачака, я мог бы достать своим длинным боевым горианским копьем ещё за секунду до того, как ко мне успели бы подскочить три остальных. Пока их брошенные в меня короткие копья достигли бы цели, я бы, конечно, успел распластаться на земле, как готовящийся к прыжку ларл, и накрыться своим широким щитом. Но в этом случае я оказался бы под когтистыми лапами мчащихся ко мне свирепых каийл и, не имея возможности вырваться, был бы совершенно беззащитен перед кайвами моих противников.
Похоже, выбора у меня не было, поэтому, полностью положившись на уважение, выказываемое народами фургонов в отношении проявляемой человеком храбрости, я с бешено колотящимся сердцем и закипающей в жилах кровью остался стоять на месте, не сделав ни малейшей попытки защитить себя и стараясь, чтобы мои противники не заметили переполняющего меня волнения.
На лице моем застыло презрительное выражение.
В самый последний момент копья четверых всадников замерли на расстоянии ладони от моей груди, а послушные поводьям каийлы застыли, гневно фыркая и глубоко взрывая землю своими когтистыми лапами. При этом я заметил, что ни один из , всадников ни на мгновение не потерял равновесия.
Стоило ли этому удивляться: дети кочевников привыкают к седлу каийлы раньше, чем начинают
