И снова рабы, прикованные к скамьям для гребцов, заслышав мои шаги, боялись пошевелиться.
— Воды, — едва слышно пробормотал какой-то раненый ренсовод.
Я не остановился.
Каждый раз, переходя на новую галеру, я видел у носовой балки голую девушку, выставленную на всеобщее обозрение в знак удачно совершенного набега и привязанную таким образом, что она могла видеть только небо над болотами и не знала, что происходит у нее за спиной.
Связанной на носу второй галеры стояла высокая сероглазая блондинка, та, что танцевала передо мной, привязанным к позорному столбу, с издевательской грацией и медлительностью, а у носовой балки третьей галеры я увидел низкорослую смуглую темноволосую девушку, впервые появившуюся передо мной с рыболовной сетью на плече. Она тоже поплясала передо мной на празднестве, а прежде чем удалиться, плюнула мне в лицо.
Переходя с галеры на галеру, видел я и пленных ренсоводов, связанных по рукам и ногам и брошенных как попало между скамьями гребцов.
Тяжелый горианский шлем, лишенный каких бы то ни было украшений и опознавательных знаков, с узкой прорезью для глаз, надежно скрывал мои черты. Никто не узнавал воина, по-хозяйски расхаживающего по палубам кораблей.
Никто вообще не раскрыл рта.
Я не слышал даже скрежета цепей. Тишину нарушал лишь звук моих собственных шагов да звуки, сопровождающие пробуждение жизни на болотах.
Дойдя до кормовой палубы шестой галеры, я гордым взглядом окинул всю цепь кораблей.
Теперь они были моими.
Откуда-то до меня донесся детский крик.
Это странным образом ударило мне по нервам.
Я быстро добрался до носовой палубы шестой галеры и отвязал от якорной цепи гибкую лиану, удерживающую у борта галеры сплетенную Телимой ренсовую лодку. Забравшись в нее, я выдернул из ила воткнутый рядом с лодкой шест и направил ее к первой галере.
Рабы на борту кораблей, вдоль которых я проплывал, молчали, как убитые, боясь пошевелиться.
Я оставил лодку у носа первой галеры, привязав ее с правого борта как раз под носовой балкой. Затем я поднялся на галеру, прошел на корму и устроился в кресле кормчего.
Телима, стоящая на коленях, связанная по рукам и ногам, с веревочной петлей на шее, не спускала с меня глаз.
— Я ненавижу ренсоводов, — сказал я ей, усаживаясь в кресле.
— Именно поэтому ты спас их от людей из Порт-Кара? — поинтересовалась она.
Во мне поднялась волна раздражения.
— Я никого не спасал. Я разделался с налетчиками за смерть ребенка — единственного среди вас, кто проявил ко мне доброту.
— Значит, ты сделал вcе это только из-за ребенка?
— Вот именно.
— А теперь ты сам проявляешь не меньшую жестокость к другому такому же ребенку, связанному, который, может быть, голоден или умирает от жажды?
Это была правда. Я все еще слышал детский плач. И даже мог на слух определить, что доносится он со второй галеры.
Я раздраженно поднялся с кресла кормчего.
— Теперь все вы, как и прикованные к скамьям гребцов рабы, принадлежите мне, — сказал я ей. — Если я захочу, я отвезу вас в Порт-Кар и продам там всех до одного. Я единственный на галерах, у кого есть оружие, и я достаточно силен, чтобы удержать вас в повиновении — связанных и закованных в цепи. Я здесь хозяин!
— Ребенок лежит связанный, — сказала Телима. — Ему больно. Он, наверное, хочет пить и голоден.
Я зашагал ко второй галере. Отыскал ребенка — мальчишку лет пяти-шести, голубоглазого и светловолосого, как большинство ренсоводов. Я развязал его и взял на руки. Затем разыскал его мать и приказал ей накормить ребенка и дать ему воды.
После этого я отвел их обоих на первую галеру и приказал стоять на нижней гребной палубе, сразу у мостика, ведущего на кормовую палубу, где они все время будут у меня на виду и не смогут незаметно освободить остальных.
Я снова устроился в кресле.
— Спасибо, — поблагодарила меня Телима.
Я ей не ответил.
В глубине души я испытывал беспредельную ненависть к ренсоводам за то, что они сделали меня рабом. Но самое главное — они оказались настолько бесчеловечны, что заставили меня узнать о себе вещи, знать которых я не хотел. Они растоптали мои светлые представления о самом себе, ошибочные, иллюзорные, ничем не обоснованные, но столь дорогие моему сердцу, позволявшие мне уважать себя, считать человеком.
Они отшвырнули эти мои заблуждения, которые я так долго принимал за истину, и показали мне мое настоящее лицо. Заставили суть моего характера проявиться в полной мере. И оказалось, что я вовсе не тот, кем привык считать себя. Я оказался рабом. Предпочел позорное рабство почетной смерти. Здесь, на болотах дельты Воска, я утратил столь долго носимую мной личину Тэрла Кэбота. Я узнал, что в глубине души я был одним из порткарцев.
Сидя в кресле, я обнажил меч и положил его на колени.
— Я здесь убар, — сказал я, глядя в лицо Телиме.
— Да, — ответила она, — ты здесь убар.
Я перевел взгляд на раба, сидящего первым от прохода на скамье гребцов у правого борта.
Мы поневоле смотрели друг на друга: я — сидя в кресле кормчего, лицом к носу корабля, и он — лицом к корме, прямо напротив кресла своего нового хозяина, служить которому он будет беспрекословно, как единственному убару на корабле — этой крохотной плавучей деревянной стране, затерявшейся среди безбрежных болот дельты Воска.
Цепи от кандалов на его ногах, как и цепи всех остальных рабов, соединялись с длинным, проходящим по всей длине судна круглым металлическим брусом. Раб был босым, и тело его прикрывало давно потерявшее форму вылинявшее тряпье. Седые волосы торчали клочками, а на шее виднелся широкий металлический ошейник.
— Вы наш новый хозяин? — обратился он ко мне.
Некоторое время я молча разглядывал его.
— Сколько ты уже здесь рабом? — спросил я.
— Шесть лет, — с трудом пытаясь скрыть свое изумление, ответил он.
— А что делал до этого? — продолжал я расспрос.
— Рыбачил, ловил угрей.
— Где?
— На острове Кос.
Я перевел взгляд на его соседа.
— А ты чем занимался? — спросил я у него.
— Я крестьянин, — ответил он.
Это был крупный, широкоплечий человек с рыжими косматыми густыми волосами и, конечно, тоже в ошейнике.
— Из какого ты города? — продолжал я.
— У меня был свой собственный участок земли, — с гордостью ответил крестьянин.
— И Домашний Камень?
— Да, мой собственный. Стоял у меня в доме.
— И возле какого города находилось твое владение?
— Неподалеку от Ара, — ответил он.
