цивилизация отвергает первенство биологических законов, отрицает животное начало в человеке, отчаянно бьется, чтобы подавить в нем врожденные инстинкты. Я выросла в обезумевшем мире, где даже сексуальность внушает подозрения. Проще говоря, как достойная дочь своего мира, к мужчинам и сексу я оставалась равнодушна. За последние несколько лет мне к тому же внушили, что мужчины точно такие же, как я, что различий между женщинами и мужчинами не существует. Так почему же тогда среди мужчин Гора я кажусь себе такой маленькой и хрупкой, почему дрожу, чувствуя на себе их руки? Среди земных мужчин – умная, прелестная, очаровательная – я себе такой не казалась, их прикосновения вызывали во мне не дрожь, а раздражение, их докучливые руки я запросто отталкивала прочь. Оттолкнуть горианцев я не смела – накажут. Наоборот, даже себе в этом еще не признаваясь, жаждала их рук, их объятий. Я думаю, тогда во мне еще не проснулась женщина – потому и не произвела я особого впечатления на соплеменников моего властелина. Что такое мужчины, что они могут сделать со мной – тогда я не знала. Не знала, какие мучительные страдания могут они причинить, как умеют поставить на колени. Не ведала, что такое мужское начало, и женского начала в себе тоже не ощущала. Как и у большинства девушек с Земли, моя чувственность дремала, подавленная и глубоко запрятанная.
Лишь здесь, на планете Гор, рядом с моим повелителем, со временем до меня начало доходить, что существует на свете удивительный, прекрасный мир – мир опыта, на этой планете вовсе не запретный, что, ведомая женским своим естеством, я войду в этот мир – только осмелиться бы стать самой собой! Но боялась я зря. Осмеливаться мне не придется. Не придется принимать решений. Ни ханжества, ни ложной скромности таких, как я, горианские мужчины терпеть не станут. Хочу я или нет, меня заставят быть тем, что я есть на самом деле.
Ох и вышучивали же воины моего властелина неказистый его трофей! Он, хохоча, то и дело набрасывался на них, пихал, толкал. Девушка улыбалась, держа его за руку, целовала, тянула от меня прочь. И вот все они отвернулись и ушли в лагерь. Я осталась одна. От злости с ума сходила. Мною пренебрегли, меня отвергли! Просто в голове не укладывается! Камни кололи ноги, в ветвях играли солнечные блики. Руки сжались в кулаки. Да кого корчат из себя эти варвары? Я – первая красавица младшего курса, а то и всего своего престижного женского колледжа. Ну, может быть, если не считать одной старшекурсницы, антрополога Элайзы Невинс. Мы соперничали изо всех сил. Но она – всего лишь антрополог, а моя специальность – английская словесность, и я – поэтесса. Вспомнилась облаченная в бурый балахон ослепительно красивая шлюха с умными горячими глазами. Дыхание перехватило. Да, в мире, где есть такие женщины, ни Джуди Торнтон, ни Элайзе Невинс красотой никого не поразить. Потом, гораздо позже, я узнаю, что таким, как мы, цена здесь – медный тарск, ну, может, чуть больше или чуть меньше.
Я вошла внутрь изгороди и встала на колени. Мне нужна защита, мне нужна еда. Только бы приютили – все, что захотят, сделаю. Шестом с набитыми на нем крючьями кто-то подтянул обратно отодвинутую было часть высокой плотной изгороди. Брешь за моей спиной закрылась. Я осталась в лагере – с этими мужчинами, с этой девушкой.
И вот я здесь уже два дня. Стоя на коленях, остервенело раздуваю угли в жаровне. Искры сыплются дождем, обжигают тело. Я размахиваю над углями обрывком жесткой кожи. Из жаровни торчит какая-то железная рукоятка.
Какой только черной работы не пришлось мне переделать и в лагере, и за оградой!
Удовольствия мне это не доставляло.
И огонь разводить приходилось, и помогать готовить пищу, и еду разносить, и наливать мужчинам пагу – гоняли, как служанку. И уносить остатки трапезы, и кубки чистить, и посуду мыть, и мусор убирать, и зашивать одежду. Однажды, недовольная моей работой, Этта заставила распороть швы и переделать все заново. Как это ни унизительно, но пришлось научиться стирать. Стоя на коленях у ручья, я оттирала на камнях, полоскала одежду. За изгородью собирала ягоды, таскала охапки хвороста. За пределами лагеря меня сопровождал кто-нибудь из мужчин. На Земле я принадлежала к довольно высоким общественным слоям. Сколько себя помню, всегда в нашем доме служили горничная и кухарка. Лет с пятнадцати я уже почти на равных со взрослыми отдавала им распоряжения. Я не из тех, кто привык к черной работе, до сих пор прислуживать мне не приходилось. Это – для других женщин, для низших классов. Но здесь, в лагере, я помогала Этте готовить, мыть, шить, выполняла самую унизительную работу – прислуживала мужчинам во время трапезы. Может быть, для Этты в этом ничего особенного и нет. Не знаю, какого она происхождения. Судя по одежде – низкого. Но Джуди Торнтон это не подходит. Я – девушка утонченная. Я пишу стихи. Иногда, когда никого из мужчин не было поблизости, я отказывалась помогать Этте. Не говоря ни слова, не споря, она, нахмурившись, выполняла работу сама. Но в присутствии мужчин я делала все, что она прикажет. Мужчин я боялась.
Всего, вместе с моим господином, в лагере я насчитала шестнадцать мужчин, хотя днем больше четырех-пяти почти никогда не оставалось.
Эту работу – поддерживать огонь в жаровне, из которой торчала эта непонятная железяка, – поручил мне он сам.
Ослушаться я не решилась.
Я ничуть не удивилась, обнаружив в лагере запасы угля для жаровни и вообще множество всевозможных припасов. Вполне естественно для такого скрытого в чаще убежища, куда время от времени возвращаются воины. В первый же день, слоняясь по лагерю, я набрела на заполненную ящиками пещеру в скале. Часть ящиков закрыты, некоторые – открыты. Чего только не было в них: фляги с вином, бутыли с пивом-пагой, соль, зерно, сушеное мясо и овощи; туники, ткани, попоны; домашняя утварь и орудия; нитки, иголки. Даже духи и украшения – ужасно примитивные. Примерить я не решилась, хоть и очень хотелось. Единственным украшением, которое, как я заметила, носила Этта, было прочно охватывающее шею кольцо. Значит, без разрешения брать побрякушки нельзя. Захотели бы – швырнули мне их и велели бы надеть. Или – подумать страшно! – сами огромными своими ручищами надели бы их на меня. Был здесь и ящик с лекарствами и бинтами, несколько связок мехов, лоскуты кожи, всевозможные кожаные ремни. Нашлась даже пара плеток – непонятно для чего, ведь домашних животных здесь вроде бы нет, а для огромных упряжных волов, что тащили повозку за кортежем, они, пожалуй, коротковаты. Мягкие кожаные плети в длину не превышали ярда, да и шириной, в размахе, были не больше девичьей спины. Еще один ящик был доверху заполнен цепями. Их я особенно не рассматривала. Для чего они предназначены, так и не поняла. В сторонке стояли мешки с углем и валялись какие-то железные орудия.
Я раздувала огонь в жаровне.
Давно перевалило за полдень.
В нескольких ярдах от меня Этта поджаривала насаженный на вертел огромный окорок. В воздухе плавал запах жареного мяса.
Хотелось есть.
И здесь, в лагере, мой хозяин по-прежнему не позволял мне есть самой. Совал кусочки еды мне в рот, или приходилось, стоя на коленях, тянуться за ними, как за милостыней.
