Колпачок нисколько не удивлен, хотя, глядя на аббатису, трудно представить, что кто-то мог обратиться к ней с предложением «непристойного свойства»; его также не удивляет, что у Короля-Философа есть гарем и коллекция гермафродитов. Однако же он замечает не без интереса, что аббатиса как-то уж слишком усердно и рьяно обличает Коммодуса. Как говорится, с пеной у рта. Хотя с чего бы ей так распаляться? Хильдегард, видимо, понимает, что в запале хватила лишку, поэтому обрывает себя на полуслове и прижимает Белкулу к груди. Добро пожаловать к нам в общину.
– Но прежде чем ты принесешь обеты, дитя мое, открой предо мной свою душу, ибо у тебя не должно быть секретов от своей аббатисы.
И вот настает Момент Истины. Мировая история знает немало примеров трагических откровений, неожиданных разоблачений и воссоединений детей и родителей, разлученных и потерявших друг друга из виду – что тут можно добавить еще, чтобы душа у вас затрепетала, а на глаза навернулись слезы? Колпачок и Белкула признаются в своем притворстве. Аббатиса Хильдегард, задыхаясь под градом слов и поцелуев, быстро справляется с потрясением и все отрицает. Заикаясь на каждом слове, она защищает свое целомудрие, не желая признать очевидное. Но где-то среди этих жарких протестов ей вспоминается та канава в снегу – и она явственно слышит истошные вопли младенца. Ее сердце сжимается в тугой комок, руки тянутся обнять дочь, но суровая аббатиса все-таки побеждает в ней нежную мать.
– Я посвятила себя Господу, – говорит она. – То, что было до Далборга, все забыто. Этого не было. Признать в тебе свою дочь? Это решительно невозможно. Ты – либо бесовское наваждение, посланное мне в искушение, либо безвкусная шутка талопского нечестивца. Умоляю тебя, УХОДИ!
Она скрывается за воротами монастыря, оставив наших друзей в растерянности и смятении под дождем.
Белкула с Колпачком сидят в хижине свинопаса, на самой окраине острова. Оба продрогли, промокли до нитки, у обоих на сердце – камень. Колпачок, как может, пытается успокоить свою подругу, но она безутешна. Слезы текут в три ручья. Если бы Колпачок мог предвидеть, что самое худшее еще впереди, он бы немедленно увез Белкулу с Далборга, чтобы избавить себя от лишнего беспокойства.
Ибо Безумная Грета – пока мы рыдали в печали – все-таки нас догнала. Прошла по морю, как буря, оставляя за собой дымящиеся руины. Гедон пал первым, за ним – Тощей со Скеллетом. Талоп, единственный из четырех островов, пытался сопротивляться; но пифагорейские механизмы не смогли выстоять против алчности Греты, так что свергнутый король Коммодус горюет теперь над утерянным достоянием, сиречь своим детородным достоинством, каковое Безумная Грета отхватила зубами напрочь и скушала без гарнира. Бывшие советники бывшего короля, все эти чванливые честолюбивые Лено, роются в мусоре на руинах дворца, враз позабыв о своей философии.
Вот он, решающий момент, которого вы так ждали. Пиратский корабль Безумной Греты – его черные паруса подобны крыльям зловещей летучей мыши – с разгону подходит к «Барышу». Абордажные крюки, словно длинные пальцы, вонзаются в борт. Разъяренные домохозяйки из воинства Греты похожи на бешеных ведьм. Они занимают «Барыш» за считанные секунды. Голландская кровь и датские мозги раскрасили палубу в красный и серый. Первый помощник даже перед лицом неминуемой смерти помнит о тех, кто на берегу, и пытается подать им сигнал, но Безумная Грета настигает его до того, как он успевает ударить в колокол, и перерубает ему хребет мощным ударом меча. Когда же становится ясно, что на палубе среди досок и щепок Белкулы нет, пиратки спускаются в трюм. Часть остается на палубе ворошить трупы и собирать добычу. Все, что имеет хотя бы какую-то ценность, немедленно отправляется в карманы передников.
С капера спускают весельные лодки. Безумная Грета стоит прямая, как палка, на носу первой лодки из этой армады, плывущей к берегу. У нее за спиной верный «Барыш» идет ко дну. Ветер запутался в раздутых парусах. И вот уже из морской пены торчит только нос корабля, подобный клюву гигантской птицы, но вскоре пучина заглатывает и его.
А теперь, господа хорошие, пожалуйте вместе со мной (образно выражаясь) в толпу ражих женщин из армии Безумной Греты. Они идут плотной толпой, сметая все на своем пути: жуки и букашки, ящерицы и птицы – все втоптано в грязь.
Но смотрите (только поберегитесь!): ноздри у Греты раздулись. След взят. Она швыряет свою корзину и бежит сломя голову – бежит, как какой-нибудь древний кошмарный ящер, который есть оскорбление Творцу и Творению.
В хижине свинопаса на дальней окраине острова Белкула вдруг прекращает лить слезы. Как ее мать- кабаниха когда-то давно, она чует опасность и слышит лай разъяренной своры.
– Не выходи туда! – умоляет Колпачок, тщетно пытаясь ее удержать. – Я не знаю, что там происходит, но нам в это лучше не ввязываться!
Но Белкула не слушает мудрых советов, она бежит к северному утесу, откуда ей хорошо видна армия, осадившая остров. В первый раз видит Белкула врага: эту черную тень, что простиралась над нашим рассказом уже столько времени. Страшное зрелище, тошнотворное – как нашествие паразитов, заражающих все вокруг. Далборгскому аббатству не устоять перед этим натиском. Перепуганные монашки выстроились на стене, их усердные молитвы к Всевышнему почти заглушают рев Греты, читающей ультиматум:
– Вы должны сдать мне девицу Белкулу, каковая Белкула является собственностью моего нанимателя. Будете защищать ее – все умрете, отдадите добром – останетесь живы.
И это отнюдь не пустая угроза. Женщины Греты уже осаждают стены монастыря со штопальными иглами вместо крюков. Белкула на вершине утеса подносит ко рту сложенные ладони. И прежде чем Колпачок успевает ее остановить, она кричит…
Каждый рассказ – как стеклянный колокольчик, оброненный на камни. Он заключает в себе целый мир, а что происходит снаружи – того мы не знаем. Планеты кружатся, истории начинаются и заканчиваются, но мы этого не замечаем; много чего происходит без нашего непосредственного участия, и если мы этого не видим – или не хотим видеть, – вовсе не значит, что этого не было или не будет. Так что давайте на время покинем Далборг, ибо мы с вами совсем забыли о людях, оставшихся дома.
Для Питера Сивухи и Освольта ван Тошнилы настали не лучшие времена, ибо слухи об их чудовищной сделке распространились по всей округе; жертвы безумства Безумной Греты из разоренных деревень и даже из самого Патерсхола идут решительным маршем на юг, дабы призвать виновных к ответу.
Питер Сивуха просыпается от громких криков. Он бросается к окну, даже не сняв ночной колпак. Дом сотрясается так, что со стен сыплется штукатурка. Пылинки пляшут в косых лучах солнца.
– Господи Боже, спаси меня!
