Я еще долго лежал, где упал, и стонал, истекая кровью. Фонарь выпал у меня из рук, но, что удивительно, не разбился и валялся теперь футах в трех от меня, едва пробивая тьму. За пределами круга света не было видно вообще ничего. Ползком я добрался до фонаря, схватил его и встал на колени, как кающийся грешник. Теперь я разглядел, что упал на кучу бумажных обрывков и древесной стружки, деталей каких-то разобранных механизмов, рваного тряпья, осколков стекла. У меня под ногтями набилось какое-то вязкое вещество со сладковатым запахом, плотное и холодное, как торф. Даже в тогдашнем моем положении любопытство опять победило, и я приподнял фонарь повыше, чтобы было лучше видно. Я опустил пальцы в этот непонятный перегной и поднес руку к свету: вещество было цвета ржавчины. Я повнимательнее осмотрелся вокруг. Ярдах в двух слева лежал небольшой камень, из-под которого и вытекала эта вязкая субстанция. Я потянулся, чтобы перевернуть камень, и ткнулся пальцем в мягкий студенистый глаз. Это был Мешех. Его тело, изломанное под невообразимым углом, лежало чуть поодаль. Перед тем как сбросить его в эту яму, его раздели – как будто кролика освежевали. Я развернул его голову так, как она лежала вначале, Лицом от меня.
Я совсем отупел от ужаса, но потом сквозь эту глухую пелену прорвались звуки: какой-то шелест, приглушенный топот бегущих ног. Как это бывает, когда ты стоишь у муравейника и вдруг слышишь в воображаемой тишине какой-то шорох и треск. Я помню, что мне было страшно. Но я хорошо понимал, что мне надо спасаться от этих существ, которые, я этом ни капельки не сомневался, идут сюда, чтобы меня убить. Я поднялся на ноги, очень надеясь, что подошвы сандалий защитят мои ноги от острых осколков. Подняв повыше фонарь (рискуя при этом выдать себя с головой), я еще раз внимательно осмотрелся. Куча мусора спускалась пологим склоном к твердой земле, древней безжизненной почве.
Только теперь я заметил, что воздух здесь совершенно другой: не застывший и неподвижный, как везде в Башне, а такой, как снаружи. Тьма смыкалась вокруг, грозя поглотить маленький огонек моего фонаря, который и так уже теплился еле-еле. Я побежал вперед, не разбирая дороги. Я не знал, где Врата Башни; я не знал, как они открываются. Ничто не препятствовало моему бегству. Я был совершенно один, и слышал лишь собственное дыхание, и чувствовал только боль в своем израненном теле, и мне было так жалко себя, просто жуть.
А потом я услышал какой-то натужный механический скрип, похожий на скрежет несмазанного колеса. Наверное, не стоит и говорить, что я бросился в сторону этого звука, довольный уже тем, что теперь у меня появилась цель. Вскоре я вышел к низкой стене. Это был тот самый колодец, возле которого брат Нестор встретил меня… сколько времени тому назад? Мне казалось, что лет сто, не меньше. Древние камни, покрытые высохшим мхом и лишайником, холодно поблескивали в свете фонаря. И тут я услышал явственный металлический скрежет и поспешил пригнуться.
Как оказалось, это была тележка. Обыкновенная четырехколесная тележка. Ничего особенного. Но даже в немощном свете моего издыхавшего фонаря мне удалось разглядеть, что в этой тележке лежало. Мертвые тела. Они были свалены в кучу, как мусор. Как ненужные бумажные куклы. Кое-где из этого плотного клубка тел выпирала нога или сжатый кулак, застывший в трупном окоченении. Тележку тащили около Дюжины голых рабов, впряженных в тяжелые хомуты, от которых их спины и шеи были стерты до крови. Мне вдруг стало страшно: я почему-то не сомневался, что эти несчастные сгорбленные создания ориентировались в темноте по запаху Вернее, по вкусу воздуха. Потому что все они шли с высунутыми языками, наподобие ящериц. Наверное, их зрение атрофировалось за ненадобностью, ведь вся их жизнь проходила в сплошной темноте. Их невидящие глаза были похожи на созревшие фурункулы, и я заметил, как болезненно они сощурились даже на тусклый свет моего фонаря.
Меня невозможно было не заметить, я стоял прямо у них на пути, но рабы с тележкой не обратили на меня внимания. Как муравьи, огибающие препятствие на пути, они обошли меня и направились дальше своей дорогой. Впрочем, они тут же остановились. Те рабы, что толкали тележку сзади, открыли заднюю стенку и принялись вытаскивать трупы и швырять их в колодец. Вот именно, что швырять. Как дрова – без всяких церемоний. Когда тело ударялось о воду внизу, раздавался гулкий всплеск: он проходил эхом по каменным стенам колодца, а потом умолкал навсегда в бездонной тишине.
И тут я уловил краем глаза какое-то движение у тележки – целенаправленное движение, среди этих призрачных трупов. Сгусток подвижной тени. Я застыл в ужасе – ошеломленное неверие перед лицом неминуемой Смерти, когда у тебя перехватывает дыхание и тошнота подступает к горлу. Я попятился и прижался задним местом к колодцу, почти сел на край. Мой фонарь зашипел и померк, как будто его опустили в воду. И буквально в последний миг перед тем, как фонарь потух, я успел разглядеть карлика, прихвостня брата Кая, который бросился на меня со своей саблей. Я схватил его за запястье, вдохнул его жаркое дыхание, и тут наступила тьма. Я как будто ослеп, но я чувствовал острие сабли у самой щеки. Я впивался ногтями ему в руки, пока под ногтями не стало мокро. Он застонал и отпустил саблю, и только тогда я почувствовал, какой он на самом деле маленький и хилый. Как будто борешься с ребенком. Я протянул левую руку, пытаясь нащупать его лицо. Наткнулся на ухо, схватил его и рванул, так что оно осталось у меня в руке. Его вопли разбудили во мне жажду крови, смертоубийственный пыл: я резко дернулся вбок (при этом я надорвал поясницу и обеспечил себе хроническое люмбаго), намереваясь сбросить его в колодец. Но карлик вцепился в меня мертвой хваткой – а может быть, это я сам не удержал равновесия, – и мы вместе упали в холодную бурлящую воду.
Мы погрузились под воду, вцепившись друг в друга, словно любовники-самоубийцы. Будь я один, без своего недруга, я бы наверняка утонул. Ради такого ничтожного пустяка, как моя жалкая жизнь, мне не хватило бы воли выплыть. Нет, меня спасло не желание жить, а желание прикончить этого карлика, который пришел, чтобы меня убить. Я должен был выжить, чтобы убить его. Вдвойне ослепленный, оглушенный ревом воды и крови, стучащей в висках, я извернулся и надавил ему на живот. Надавил со всей силы, хотя мне приходилось преодолевать сопротивление воды – один раз, другой, третий. Мне в лицо ударила струя пузырьков воздуха: это жизнь выходила из моего врага. Я услышал, как ему в легкие хлынула вода. Карлик еще крепче сжал мою руку, но это был просто предсмертный спазм – в его пальцах уже не осталось сознательной силы. Его ногти вонзились мне в плащ, словно клещи. Я отодрал от себя его руку, и мое сердце возликовало, когда я почувствовал, как его тело опускается вниз, словно его засасывает жадным течением.
Я сам не знаю, как выплыл на поверхность. Сработал инстинкт выживания: тело само знало, что делать: оно било ногами и молотило руками, требуя воздуха, и вот, наконец, прорвалось сквозь убийственную мембрану.
Как описать эту подземную реку вам – людям, которые в жизни не переживали ничего подобного, разве что в самых ужасных кошмарах? Как я уже говорил, я вообще не видел ничего. И не слышал вообще ничего, кроме рева воды, которая билась в яростной схватке с камнем, что был ей и ложем, и берегами. Река просто несла меня за собой – мягкая, безымянная стихия, которая не умеет ни думать, ни чувствовать. Вонь стояла невыносимая. И только остатки врожденной брезгливости удержали меня от того, чтобы плюнуть на все и погрузиться обратно под воду: утонуть – это одно, утонуть в сточных водах – совсем другое. В конце концов я наткнулся на какую-то деревянную доску (то есть я понял, что это была доска, хотя, повторюсь, ничего не видел) и вцепился в нее. Так, цепляясь за деревяшку, в кромешной тьме, холодея от страха при одной только мысли о том, что в любую секунду меня может швырнуть о каменную стену, распрощался я со своей первой жизнью на этой земле – с Башней, с родителями и со всем, что у меня было прежде.
Впереди показался свет: сперва – едва различимая точка она росла, становилась все больше и больше, пока не стала напоминать coelum empyreum, пламенеющие небеса, куда, как считается, отправляются души праведников после смерти. Однако же мутный поток вынес меня не на небо, а к месту слияния сточных и
