Корабль дураков

~ Иероним, хитрая бестия…

~ Горацио в своей гордыне измерил голову брата Ламберта в сияющем нимбе и определил место, куда втыкать.

При трепанации не втыкают!

~ Определил место, куда втыкать, и сделал надрез. Монахи уже не скрывали радости, когда кровь брата Ламберта брызнула на занавеску. Горацио надавил долотом на кость. Еще буквально один нажим – и операция завершится. В общем, он надавил посильнее, и кость поддалась. Из раны хлынула яркая алая кровь и пролилась ливнем на каменный пол. При всем своем мастерстве Горацио не сумел остановить кровотечение. Брат Ламберт умирал. Охваченный ужасом, Горацио наблюдал за тем, как монахи попадали на колени в исступленном раскаянии. Добровольцы-помощники, которые еще пару мгновений назад скалились, как обезьяны, глумясь над страданиями брата Ламберта, теперь лили слезы. «Черт побери! – чертыхнулся в сердцах Горацио. – Вы что, не видите, он истекает кровью!» Но монахи не слышали. Они наблюдали за мученичеством святого. «Ангелы! – шептали они в благоговении. – Силы небесные! Тебя, Господи, славим!»

~ Иероним прищурился, наметил место и со всей дури вломил Лабберту долотом по черепу. Лабберт завопил: «Караул! Убивают!» – но из-под кляпа вырвалось только: «ААА АААУУ! УУУ ИИИ АЙ!» Монахи нервно заерзали, готовясь спасаться от полчища бесов. «Господа, – сказал Иероним, – это всего лишь лечебная процедура». Но монахи застыли в ужасе, бормоча молитвы, Лабберт дернул ногами и завалился вместе со стулом назад, пуская ветры и бранясь на чем свет стоит. Кровь текла из разбитой головы. «Операция прошла успешно», – прошептал Иероним и принялся потихонечку пробираться к выходу. А обезумевшим от страха монахам уже виделись всякие ужасти: рогатые бесы и чудища, рожденные их воспаленным воображением, вырвались наконец наружу с явным намерением разорить монастырь. «Ну, я пошел», – объявил Иероним. Никто не обратил на него внимания. То есть никто, кроме Лабберта. В своей бурной ярости он сумел как-то выбраться из веревок и теперь вставал на ноги. «Спокойствие, только спокойствие», – пробормотал Иероним и бросился прочь со всех ног.

Ганс сидел съежившись у себя в спальне, сжимая в руках Псалтирь, а в Вормсе резвились бесы, творя бесчинства и разоряя город. Ночь вспучилась дьявольской музыкой. Псалмы и гимны пелись задом наперед; мадригалы звучали как полная тарабарщина под пронзительные завывания флейты. Ганс зажал уши руками, но вопли испуганных горожан вонзались в мозг, как кинжалы.

~ Город преобразился в райский сад. Буйная зелень прорастала прямо сквозь камни на мостовых. Птицы немыслимой красоты порхали среди цветущих деревьев и пели дивные песни. На улицах, там, где раньше бродили дворняги и бездомные кошки, теперь паслись единороги. Но самое главное, преобразились люди. Преисполнившись доброты и смирения, они сияли внутренним светом и беседовали с ангелами.

~ «Лабберт, дружище, давай все обсудим, как разумные взрослые люди».

«Что я наделал?!» – запричитал Ганс.

~ «Что я наделал?! – застонал Горацио. Он сидел на полу у себя в библиотеке и рвал в клочки свои атеистические книги. – Я убил святого. Теперь мои руки в крови, и их уже никогда не отмыть».

~ Иероним остановился посреди улицы. Вопли монахов в монастыре доносились даже досюда. «Прошу прощения, – сказал он, когда Лабберт принялся закатывать рукава. – Это тоже было представление. Ты послушай, как они ревут. Такой успех!» Но Лабберт не дал заговорить себе зубы. «Я сожру тебя с потрохами, – заявил он, – и насру тебе на голову!»

Ганс подошел к окну и выглянул наружу сквозь прорезь в ставне. Ночное небо светилось оранжевым от тысячи тысяч адских огней. На улицах бушевал дьявольский карнавал из деревьев-старух и мышиных людей, из парней-поросят и рыбин-девиц. Что-то плюхнулось на подоконник с той стороны окна: мерзкого вида лысая птица. Она отложила яйцо. Из яйца тут же вылупился птенец, которого птица сожрала на месте с большим аппетитом.

~ Что-то жужжало в воздухе над ухом Горацио. Он досадливо отмахнулся.

~ «На помощь!» – завопил Иероним, когда Лабберт врезал ему кулаком по причинному месту.

Ганс свернулся калачиком на полу. Вот ведь ирония судьбы, такая жестокая и печальная: безумие, что полыхало в той дьявольской голове, теперь стало нормой снаружи – мир словно враз потерял рассудок, и здравомыслие сохранилось лишь в Гансе, в человеке, который во всем виноват.

~ Атеисту легче поверить в Люцифера, чем в Божественную благодать. Поэтому вовсе неудивительно, что Горацио представляюсь в его печали, что его осаждают чудовища.

~ Лабберт уже занес ногу, чтобы пнуть Иеронима сапогом по зубам, но тут земля под ним задрожала. Это монахи бежали толпой в центр города, дабы поведать миру кошмарную новость.

* * *

Вормс было уже не узнать. Новые башни и шпили выросли буквально из-под земли. Драконы грелись на солнышке на крепостных валах, и крылья их отражались, как обугленные ветви, в черной воде во рву.

~ Горацио бежал из города ангелов, унося с собой своих бесов. Он не видел благословенных чудес, что проистекали из крови брата Ламберта, ибо сонм разъяренных бестий застилал ему взор. Они кружили над ним, как мухи. Копошились, как вши, в волосах. Присасывались к нему хоботками и пили кровь.

Ганс смотрел на все это издалека. Он бежал со всех ног к городским воротам, ловя ртом воздух. Сотни адских созданий гнались за ним по пятам, хватали за руки, бросались ему под ноги. Их пухлые тушки лопались, как мухи-поденки. Ганс вытер липкую слизь со своих подошв об увядшую траву.

~ Горацио принялся хлестать себя по лицу, стремясь уничтожить своих воображаемых мучителей. Но боль от ударов лишь еще глубже вогнала его в отчаяние.

Ганс смотрел на страдающий город, и тут ему вдруг пришло в голову, что, может быть, это не мир обезумел, а просто он сам повредился рассудком. Он испытывал боль, стало быть, это был никакой не сон, но полчища демонов – это слишком ужасно, чтобы такое происходило наяву. Быть может, весь этот кошмар – плод его распаленного воображения?

~ Горацио оглянулся на Виттенберг. Там, где была красота, он видел только знак Зверя; вместо сияющих ангелов видел он ухмылявшихся бесов. «Теперь я проклят, – сказал он вслух. – И буду вечно гореть в аду, вместе с другими злодеями».