«Если все дело во мне, – рассуждал Ганс, – тогда, врачу, исцелися сам».
~
В другую руку Ганс взял деревянный молоток. Он ни разу не видел, чтобы врач проводил подобную операцию на себе, но вид истерзанного Вормса придал ему сил.
~
Вспышка невыносимой боли…
~
…звук казался таким далеким…
~
Ганс упал на траву. Его глаза были словно два зеркала, где отражалось небо.
~
«Господи, пусть с моей смертью закончится этот кошмарный сон».
~ «Вот, черт. Неверный диагноз».
Вормс в отдалении, словно луг, омытый весенним ливнем, вернул себе прежний облик. Миллионы демонов, будто мухи, захваченные половодьем, пролились в реку Неккар. Они утащили с собой бездыханное тело врача; но душа его вознеслась на Небеса.
~
~ Весьма поучительно, я бы сказал. Но если вам все еще интересно, то вот как все было на самом деле. Добрые граждане Вормса, которые были весьма легковерны и простодушны, напридумывали себе всяких ужастей, так что сами себя напугали до полного помешательства. Иероним с Лаббертом, почуяв опасность, поспешили укрыться. «Отмщения! Отмщения! – скандировала толпа, швыряя камнями в окна Иеронима. – Это он, окаянный, наслал на нас бесов! Смерть ему! Смерть! Повесить на месте!» Лабберт, все еще злой, как черт, вдруг встрепенулся, как будто ему пришла некая свежая мысль. Иероним занервничал еще пуще.
«Ага, – сказал Лабберт. – Они за тобой пришли, не за мной». Иероним достал из ящика стола лист пергамента и быстро подправил свое завещание. «В знак нашей дружбы, Лабберт, я завещаю тебе десять процентов стоимости моего земного имущества». Взбешенная толпа уже принялась выламывать дверь. «Это твоя последняя ложь, – сказал Лабберт, когда первый топор вонзился в деревянную обшивку. – Нет у тебя никакого земного имущества». Что было истинной правдой, если не почитать за великие ценности веревку с петлей и предсмертный стояк. А мораль такова:
Думайте, что сочиняете, любезные господа, А то наплетете с три короба, и будет вам с этого только беда.
Пролог спящего пьяницы
Да, вы уже тоже заметили: рассказчики потихоньку кончаются. Все взоры обращены в сторону спящего пьяницы, что храпит себе на носу. Вслух никто ни о чем не договаривался, поэтому я затрудняюсь сказать, чья нога въехала ему в ребра. Спящий вздрагивает во сне и приоткрывает один глаз.
Все хором: Расскажи нам историю, мы хотим историю, давай рассказывай нам чего-нибудь…
Спящий то ли рычит, то ли стонет. Мир сновидений никак его не отпускает: он по-прежнему погружен в эти мягкие воды самозабвения.
Спящий пьяница: Не знаю я никаких историй.
– Ну уж нет, не отлынивай, – распекает его монашка. – Мы все нашли, чего рассказать, чтобы скоротать время. Теперь твоя очередь.
Спящий пьяница: Мы все?
Раскаявшийся пропойца
Глаз спящего пьяницы закрывается, как будто улитка выглянула на миг из домика и снова втянула рожки. Пьяная баба раскрывает ему веки пальцами. Спящий закатывает глаза, зрачки ищут спасения в глубине глазниц.
Пьяная баба: Нам нужно что-нибудь, чтобы взбодриться.
Певцы-горлопаны: Песня.
Монашка: Псалом.
Но спящий (пьяная баба по-прежнему не дает ему слепить веки, и ее проспиртованное дыхание обжигает ему глаза) и вправду не знает никаких историй. То есть вообще никаких. Все остальные, похоже, близки к отчаянию.
Спящий пьяница: Хотя нет, может быть, кое-что я и смогу рассказать! Только ты убери руки!
Все хором: Нетнебудетдавайрассказывайскорее.
Спящий пьяница: Это просто как бы картинки у меня в голове. Никакого сюжета и действия. И смысла