Симоне. Я улыбнулась про себя, а коленки снова подкосились при мысли о нем. Мы сели в мою машину и выехали на дорогу. Бабетт вытащила из сумки диск Джорджа Майкла и спросила, можно ли его поставить. Это была любимая музыка Эверта, и она успокаивалась, когда слушала эти песни. Она нашла
Я взглянула на ее лицо с идеально наложенным макияжем, на котором нельзя было прочесть ни боли, ни горя, ни бессонницы, ничего. Я смотрела, как она мурлычет под музыку, сильно сжимая в руках сумку, как будто это была единственная ниточка, за которую она еще могла держаться. Мне было интересно, как она себя чувствует, как у нее получается просыпаться каждое утро, принимать душ, сушить феном волосы, наносить тональный крем, тушь и помаду, зная, что ее муж умер и хотел убить своих детей.
— Как тебе удается держаться, Бабетт? — спросила я.
— Это я и сама у себя спрашиваю иной раз. Самое лучшее — что-то делать. И не думать. Если я сейчас дам слабину, я вообще не встану с кровати. Значит, надо бороться. Пытаюсь сосредоточиться на будущем, ищу дом для нас с детьми, занимаюсь передачей фирмы. Вот когда все это закончу, имею право свалиться, и не раньше.
— Передачей фирмы?
— Ага. Все переходит на имя Симона. Он был партнером Эверта…
— Подожди, я ничего не понимаю… Эверт умер, и теперь ведь ты автоматически становишься совладельцем фирмы?
— Нет, к сожалению… Все очень сложно. Да и к тому же я ведь не справилась бы с этим одна. Особенно сейчас. Но нищета мне не грозит. Я доверяю Иво и Симону.
— У Иво голова сейчас тоже другим занята.
— Да уж…
Мы замолчали. Пошел мелкий дождик. Бабетт смотрела в окно. Я думала о Ханнеке, привязанной к аппаратам на больничной койке.
— Я говорила тебе, что полицейские спросили меня, возможно ли, что Ханнеке кто-то столкнул?
Мы въехали в пробку. Я переключила скорость.
— Да ты что! С чего они взяли?
— Просто наугад. Им показалось довольно странным, что вскоре после самоубийства Эверта одна из его близких подруг вдруг падает с балкона.
— Ты им рассказала, что у Ханнеке и Эверта что-то было?
— Нет.
— Я бы тебя, конечно, поняла, если бы ты даже рассказала. То есть из-за этого ужаса с Ханнеке нам всем трудно молчать.
— Я не рассказала, потому что не хотела причинять Иво еще больше боли. И Ханнеке. И тебе. Ты же просила меня никому не говорить. Значит, я не буду.
Она испуганно взглянула на меня.
— Они ведь и меня спросят. И что мне говорить?
— То, что хочешь сказать.
— Я ничего не хочу говорить. Я хочу, чтобы все это поскорее прошло. И еще я боюсь, что если полицейские почуют здесь что-то, они как клещи прицепятся к Иво.
18
Иво стоял у входа, подняв воротник коричневой кожаной куртки, и курил сигару. По нему сразу было видно, что он не сомкнул глаз. Я поцеловала его небритые щеки, он прижал меня к себе и засопел.
— Какой-то кошмар, какой-то ужас…
Он обнял меня еще сильнее. Я гладила его колючие волосы. Он отпустил меня и бросился к Бабетт.
— Как хорошо, что ты приехала. Что ты все это выдерживаешь. А у меня не получается…
Его огромная фигура содрогнулась в отчаянии. Бабетт высвободилась из его рук и даже смогла довести его до скамейки и успокоить. Она помогла ему снова зажечь сигару.
— Это ведь на самом деле слишком тяжело. И как это может получаться? Да и разве это нужно. Ты должен просто думать о себе, Иво. Думать о Ханнеке, о детях. Принести тебе кофе?
Он грустно кивнул. Бабетт ушла в здание больницы, а я села с ним рядом и взяла за руку.
— Ты дрожишь, — констатировал он, и я свалила все на холод и недостаток сна.
— Эта полицейская сучка тоже здесь. Что за стерва. Уже шесть раз спросила меня, где я был около четырех часов. В пробке. Ехал домой. Ханнеке позвонила мне и сказала, что вечером вернется. И совсем не была подавленной, наоборот, она говорила очень четко, как будто точно знала, что ей делать. Она сказала, что собирается поговорить с тобой, что ей стыдно за то, как она себя вела после похорон, что в тот день она очень многое поняла. И вечером обещала мне все это объяснить.
— И ты сказал все это следователю?
— Более или менее. Этой девице нет никакого дела до нашего брака, так что я не стал ей говорить, что Ханнеке «очень многое поняла». Это касается только нас. Для меня самое главное было, что она возвращается домой. Что она меня… — Он всхлипнул и затянулся сигарой. — Ну, то есть, что мы можем быть вместе. Я точно знаю, что она не сама выпрыгнула. То есть почему бы ей вдруг? Назови мне хоть одну причину! — Он вопросительно взглянул на меня.
— Причина, конечно, есть, — пробормотала я, но увидела, как его глаза наполнились слезами, и тут же пожалела о том, что начала эту тему.
— Прости меня, Иво, но я знаю. Про Эверта и Ханнеке. И это, конечно, не истинная причина. Я имею в виду, Ханнеке никогда бы не бросилась с балкона из-за такого, но…
— Несчастный случай! И только! Ее не толкали, и сама она не прыгала. Ну кому на этом свете могло понадобиться сбросить Ханнеке с балкона?
— Успокойся. Полиция же должна все расследовать. У них такая работа.
— Да они наслаждаются всем этим. А в глазах у них только зависть и ненависть. И думают небось: «Ну наконец-то мы тут прижмем богатенького урода», я прямо слышу их мысли. Где был в четыре часа… Как будто я мог… Собственную жену…
Вернулась Бабетт с тремя зажатыми в руках стаканчиками дымящегося кофе. Иво положил руку мне на коленку и тихонько сжал ее в знак доверия.
— Если мы станем обвинять друг друга перед полицейскими, то все полетит к чертям. Это касается всех, а не только нас. А это как раз то, чего они хотят. Так что осторожней со словами, Карен. Пожалуйста. Проблемы в моей семье — не их собачье дело.
Поднялся ледяной ветер. Я взяла у Бабетт стаканчик и, дрожа, отпила глоток. Я смотрела на Иво и Бабетт, сидящих рядом со мной плечом к плечу и говорящих друг другу слова утешения. Их супруги были любовниками, и это должно было оставаться тайной. Почему? Только потому, что это окажется слишком унизительным для них, если правда выйдет на свет? Я потерла руками виски, чтобы задушить запутавшиеся мысли и подозрения, которые перепутались у меня в голове. Это касалось моих друзей, которые всегда были так добры ко мне, к Михелу и к моим детям. Я любила их, если бы они не вошли в мою жизнь, я бы, возможно, сошла с ума от одиночества. Как я могла подумать, что кто-то из них мог иметь отношение к
