— Ну что ты опять? Ты же знаешь, я не люблю, когда ты куришь в доме…
Он раздраженно посмотрел на меня и пошел на улицу. Чувство, которое я испытывала к нему только что, мгновенно исчезло.
7
День был прекрасный. Погода была слишком хороша для похорон, как будто в насмешку над нашим горем, солнце ярко просвечивало сквозь голые деревья. Дети на улице возились в снегу, мужчины устраивались поближе к кухне, женщины сидели у камина.
Бабетт взяла слово. Опять она рассказывала, как выносила детей из горящего дома, как увидела неподвижное личико Люка, какое отчаянье ее охватило, когда она поняла, что Эверт поджег дом. Мы сочувственно кивали, обнимали ее и гладили ее руки. Щеки у нас горели от усталости и от густого красного вина, которое наливал Симон. Да, мы были молодцы. Друзья навек, как же еще может быть? Привязанность, которая еще больше соединила нас за эту неделю, смягчила боль, по крайней мере, нашу боль, боль друзей. Мы уверяли друг друга, что не было нашей вины в том, что Эверт был болен, что никто не мог предвидеть того, что произошло. Мы разделили все моменты трагедии, высказали все мысли и чувства, которые никогда не выразили бы, если бы не были связаны ужасом происшедшего.
Из кухни раздался осторожный смех. Бабетт улыбнулась и сказала, что очень рада снова слышать мужской смех. Она встала. Взяла свой пустой бокал и пошла в кухню. Все следили за ней взглядом. Когда она скрылась в дверях, мы облегченно вздохнули.
— Я просто восхищаюсь ей. Она такая сильная, — начала я. — Иногда кажется, что до нее так и не доходит, что произошло.
Анжела уставилась на меня отчужденным, холодным взглядом, какой бывал у нее всегда, когда она собиралась сказать какую-нибудь гадость. Так ничего и не произнеся, она как будто проглотила свои слова с ехидным смешком, и только шея у нее покраснела, как от испуга. В тот же момент Ханнеке легонько ущипнула меня за ногу.
— Эта баба загонит меня в дурдом, — прошептала она, кивнув в сторону Анжелы. — Выйдем, покурим?
Холод хватал за щеки, когда мы оказались на улице, все еще со стаканами в руках. Я была рада, что Ханнеке увела меня от Анжелы, с которой всегда чувствовала себя не в своей тарелке. Ханнеке стряхнула снег с кованой скамьи, положила на нее шаль грубой вязки и села. У нее дрожали руки, когда она вытаскивала сигарету из пачки.
— Черт, — пробормотала она, хорошенько отхлебнув из стакана. — Знаешь, я этого больше не вынесу.
— Пойди домой, выспись хорошенько. Мы все падаем с ног. Ну и денек…
— Да нет, я не об этом. То есть я устала, конечно, но… — Она положила голову мне на плечо. У меня тоже слезы подступали к горлу, мы все плакали целую неделю, потому что сейчас можно было плакать. Никому не приходило в голову задавать вопросы, можно было просто наплакаться обо всем на свете, выплакать любое свое горе, и самым приятным было то, что всегда был кто-нибудь, чтобы тебя утешать, ласкать, постоянно обнимать и гладить. Я обвила ее руками и почувствовала, как она дрожит, наши мокрые щеки прижались друг к другу, боль опять медленно отступала, потом мы, вздохнув, рывком высвободились из объятий друг друга. Она взглянула на меня.
— Знаешь, мы все загнаны в угол.
— Что ты имеешь в виду?
— Приперты к стенке, как Эверт. В тупике.
Ханнеке отвернулась и глубоко затянулась. Бросила окурок на землю и затоптала его. Я вцепилась ей в запястье.
— Ханнеке, о чем ты? — Меня испугало, как она произнесла это. Потом схватила меня за руку и опять посмотрела на меня.
— Я, конечно, несу вздор. Иногда так кажется, правда? Загнаны в угол — в браке, в карьере, в нашем поселке. Мысль о том, что ничто в жизни не изменится, она очень давит.
— Не думаю, что это тяготило Эверта. Он был болен. Его давил его психоз.
— В этом мы убедили друг друга. Что он был не в себе. Это очень просто. Мы не виноваты, потому что он сумасшедший. Никто не может вслух задать вопрос, как могло зайти так далеко.
— Его ведь лечили? Бабетт говорит, что он много лет страдал от перепадов настроения…
— Эверт не вынес напряжения! Он хотел уйти от нас, из нашего поселка, чувствовал себя загнанным зверем в нашем клубе. Все это очень гнетет, меня тоже. Карен, ты такая наивная, ты же и впрямь не представляешь…
Я уставилась на нее, открыв рот.
— Мы — компания лицемеров. Мы же только и делаем, что суем друг другу в глаза свои перья, но мы и платим за это высокую цену. Эверт отказался играть по этим правилам, и тогда мы списали его со счетов. Вот так.
— А с чего это ты такая умная? — спросила я раздраженно.
— Я знала Эверта. И, в отличие от вас, не стала избегать его, когда дела его пошли плохо.
— Ты считаешь, это мы виноваты в том, что произошло?
— Да, в некотором смысле. Вы бросили его. Да и я тоже. В последний момент. Я могла бы предотвратить эту драму, но ничего для этого не сделала. Не знаю, как мне теперь жить с этим…
— Да ты, я вижу, напилась. Уже не понимаю, о чем ты говоришь. Прости, дорогая, но я пойду в дом.
Ее слова отдавались у меня в голове, меня даже затошнило. Я отвернулась от нее и пошла в дом. Она позвала меня еще раз, но я не обернулась.
В кухне Патриция споласкивала стаканы. Две нанятые официантки невозмутимо вытирали их и расставляли на кухонном столе.
— А, Карен. Холодно там? — Патриция обернулась и вытерла руки посудным полотенцем. Она бросала взгляды во все стороны, как будто постоянно должна была следить за происходящим, она вся была как натянутая струна, в черном платье стретч, которое еще больше подчеркивало ее худобу.
— Ну и денек! Ну и неделя! Я так устала, так измотана… — Она быстро заморгала, чтобы стряхнуть слезы, отвела взгляд и энергично зашагала по комнате, переставляя стаканы со стола в шкаф.
— Да, никак не могу осознать. Мне все кажется, что самое страшное ждет нас завтра. Что-то неладно с Бабетт.
— Присматривай за ней хорошенько. Как она устроилась у вас?
— Много спит. Или сидит в своей комнате и смотрит в окно. Но она следит за собой, одевается и красится, аппетит хороший. Ну, а потом, мы же все так суетились со всем этим.
Патриция покачала головой.
— Ханнеке здесь нет? — Иво сунул голову в кухонную дверь.
— Нет, она на улице.
— Почему? Там же холод собачий!
— Ты бы забрал ее домой.
Лицо Иво вытянулось. Он знал, что у его жены бывает бурная реакция на алкоголь.
— А что?
— Да она что-то рассердилась и расстроилась… Ну, ты же ее знаешь. Она опять принялась за свои рассказы, я думаю, она очень устала.
— Значит, опять напилась в стельку, — зло сказал Иво и прошел мимо нас на улицу. Патриция схватила тряпку и стала неистово протирать мойку.
