песке до тех пор, пока солнце не утонет в море, а потом еще и покупали мороженое.
Моя мама редко смеялась. Она никогда не бегала с нами вверх на дюны смотреть на ярко-красное солнце. Она всегда была занята делом, руки ее были грубыми, потому что она все время что-то мыла, чистила и скоблила. Она ненавидела постояльцев, этих хипповых горожан, бегающих по коридору детей и песок, которому она никак не могла запретить проникать в дом.
Отец был совсем другим. Он вырос в пансионе, он любил и море, и пляж, и постояльцев, которым он каждую неделю рассказывал одни и те же истории о русских кораблях, севших на мель, и о китах. В «Дюнах» была вся его жизнь, и от этого свихнулась моя мать.
Когда он умер, через пять лет после самоубийства матери, Анс сказала, что хочет остаться жить в «Дюнах». Она любила побережье и не могла себе представить, как можно жить в городском доме. Она в то время уже работала в социальной сфере, каждый день ездила в своей «панде» в Алкмар, и там достаточно насмотрелась на горе и страдания. Город был не для нее. Она искала маклера, чтобы как можно более честно и выгодно устроить все с завещанием, и через знакомых вышла на Мартина Бейлсму. Он посоветовал ей выплатить мне мою долю от «Дюн», и таким образом, вскоре после исчезновения Стива, я получила неожиданно триста тысяч, на которые купила домик на Фонделкеркстраат.
Казалось, что все у нас складывалось хорошо. Кое-что получили Анс с Мартином, я нашла Геерта, мы обе были влюблены и избавились от страданий своих родителей. Никогда еще мы с Анс не были так близки, как в первый год после смерти отца. Они с Мартином по выходным сидели с Мейрел, иногда они приезжали в город, и мы вместе ужинали, они даже были на нашем выступлении в парке Фондела в День Освобождения. У меня было такое чувство, что я наконец-то по-настоящему узнала свою сестру. Казалось, она стала моей лучшей подругой, и я как ребенок радовалась этому. Это продолжалось до тех пор, пока она не стала вмешиваться в мою жизнь. Постепенно стали проскальзывать замечания о том, как я воспитываю Мейрел, трачу деньги, живу с Геертом. Когда я сказала ей, что опять беременна, она отреагировала на это неодобрительно: «Ну, уж извини, порадоваться за вас не могу. И одного-то ребенка тебе много. Тебя вечно нет дома по ночам. Зачем это надо? На свете и так достаточно несчастных детей. Я вижу их каждый день». После этого наши только что расцветшие отношения охладели до прежнего уровня: телефонные звонки раз в неделю и визиты вежливости время от времени. Мы обе изо всех сил старались ничего больше не обсуждать.
Я набила три большие сумки одеждой, две — книжками, куклами и другими игрушками, и все это вместе с тремя парами ботинок и сапог, зимними куртками и коробкой с моими бумагами запихнула в багажник своего старого, проржавевшего «гольфа». Потом позвонила в школу сообщить, что дети некоторое время будут отсутствовать. Директор разговаривал со мной очень напряженно, пока я не сказала, что меня вынуждают уехать «крайне серьезные, угрожающие жизни обстоятельства». Я должна была отправить ему по факсу полицейское заключение и адрес нашего места пребывания, по которому он будет присылать домашние задания. Когда я сказала детям, что мы на некоторое время едем к тете Анс на каникулы, Вольф завопил от восторга, а Мейрел только удивленно и озабоченно взглянула на меня.
— А как же школа? — спросила она.
— Учительница будет присылать домашние задания, и мы вместе будем их делать дома. Я сама буду твоей учительницей, — ответила я.
Мейрел подняла плечи и засопела. «Ну, тогда из этого ничего не выйдет». Надув губы, она села на заднее сиденье рядом с Вольфом, который просто светился от счастья, накрепко пристегнутый в своем детском кресле, и немедленно стал клянчить сласти.
Я захлопнула дверь, дрожащими пальцами повернула ключ зажигания и слишком сильно нажала на газ.
— Мы уезжаем от того человека, который приходил сегодня утром? Он думал, что ты умерла? — Мейрел сложила руки на груди и строго посмотрела на меня в зеркало заднего вида. Я замялась и впервые в жизни закурила в машине в присутствии детей.
Только в тоннеле Вейкер я успокоилась. Угроза осталась позади, и я чувствовала, что гора упала у меня с плеч. Стали возникать другие заботы. Как Анс прореагирует на наше нашествие? А Мартин? Я все- таки надеялась, что Анс не сразу приступит к нравоучениям, а просто оставит меня в покое. Вот что было мне сейчас нужно. Покой в голове.
Я открыла окошко и впустила в машину соленый воздух.
— Ну, вы чувствуете, ребята, мы приближаемся к морю!
Мейрел ничего не ответила, она все еще дулась на меня, Вольф кричал, что пахнет картошкой с майонезом. Мы ехали навстречу сильной грозе. Небо над Бергеном стало почти черным. Я включила радио, Илсе Де Ланге пела:
Берген-ан-Зее выглядел серым и обезлюдевшим. Сувенирные магазинчики и кафе были закрыты. Дул сильный ветер, шел соленый дождь. Пансион одиноко и сиротливо пристроился к городку, балансируя на дюне, как будто готовый в любой момент сорваться в море. Я припарковала машину и осталась сидеть в ней. Все это предприятие вдруг показалось мне бессмысленной авантюрой. Моя сестра наверняка на работе и вернется только к вечеру. Она ужасно удивится, когда увидит, что мы приехали и собираемся разрушить ее скучную, размеренную жизнь с Мартином. А что будет потом? Могу я представить себе, чем мы с детьми будем заниматься в этой сырой, продуваемой со всех сторон, заброшенной дыре? Уже через час мы с Анс разругаемся в пух и прах.
— Мам, ну и долго мы будем сидеть в машине? — спросила Мейрел. Вольф, кряхтя и охая, пробовал выпутаться из ремней.
— Вон она, вон тетя Анс! — закричал он.
Я оглянулась и увидела сестру. Ее длинные светлые волосы развевал ветер. Она, сутулясь, шла к нам, плотно запахнувшись в халат.
Глава 14
Дети помчались на дюны посмотреть на море, и их восторженные голоса вплетались в свист ветра. Я пыталась позвать их в дом, но они меня уже не слышали. Анс выразила удивление по поводу нашего неожиданного визита, и мы поцеловали друг друга в воздух возле щек.
— Оставь их, — сказала Анс. — Ничего страшного. Набегаются и вернутся.
Но я не могла их оставить, я должна была слышать их и видеть. Меня пугал даже шум моря и ветра, и я выскочила на улицу за детьми, пыталась перекричать волны. По уши в песке и щебеча от восторга, они играли за домом.
«О Боже, песок!» — пронеслось у меня в голове, и я как полоумная начала отряхивать их одежду и вытрясать песок из волос.
— Не тащить песок в дом!
До сих пор у меня в ушах стояли вопли матери. Она набрасывалась на нас, сверкая злыми глазами и сжимая в руках веник, которым обметала нас с макушки до пяток, и могла даже побить, если была совсем не в настроении.
Анс не видела в песке ничего страшного, она только попросила нас разуться на коврике. Мы примчались в носках в гостиную, которая пятнадцать лет назад была столовой. Анс и Мартин постарались стереть все следы пансиона и превратили «Дюны» в загородную виллу, настоящий современный дворец, отделанный деревом, льном и кожей.
Моя сестра пошла варить капучино и какао для детей, настояв, чтобы я села в черное кожаное кресло. В ее кресло. У них с Мартином были их собственные кресла, к которым они были настолько привязаны, что не разрешали садиться в них никому другому. Гостям полагался диван. Допуск к креслу был большой честью.
Анс меня удивила. Она была не похожа на себя, решительную сильную женщину, какой она была всегда. Сейчас она ходила по комнатам, хрупкая и уязвимая, закутавшись в старый грязный халат, с сальными растрепанными волосами. Почему она не пошла на работу? Почему так обрадовалась нашему
