открыто. Глаза респектабельных леди должны быть закрыты на подобные аспекты жизни. Все знали, что они существуют, но не признавались в этом.
– Он благоразумен, – она выбирала слова с осторожностью, – и носит хорошее имя. Разумеется, то, что он вам предлагает, достойно внимания. Вам сейчас двадцать четыре, вы образованны и способны войти в самое лучшее общество. Будь вы сами чуть менее благоразумны, я бы не говорила с вами столь откровенно. Но качества, которые вы выказали, спокойно и разумно разрешая проблемы некоторых наших девушек, весьма примечательны. Да, я совершенно уверена, что вы подходите для этой роли. – Она чуть поколебалась, а затем заговорила с таким нажимом, словно должна была, почти против своего желания, заставить меня осознать значимость ее слов: – Я не вижу необходимости объяснять вам, что замужество – кроме совершенно исключительных обстоятельств – единственная надежная опора в жизни каждой леди. В Калифорнии особе из хорошей семьи и с безупречными манерами может представиться много прекрасных возможностей. Выбор там неограниченный. Вы войдете в общество с наилучшими рекомендациями, и будете довольно обеспечены. Я выражаюсь прямо, но, думаю, что вы поймете: я поступаю так в ваших же интересах. Вы можете остаться здесь, и продолжать учительствовать, но вам предоставился шанс, который выпадает крайне редко.
Конечно, ее холодная оценка шансов на замужество была типичной для нашего общества. Но я всегда питала антипатию к решениям, диктуемым лишь мотивами «надежного положения». И что же – вдруг я поеду через весь континент только затем, чтобы обнаружить, что ситуация мне не подходит? Или я уже утратила молодость вместе с желанием рискнуть? Эти мысли заставили меня произнести:
– Я, пожалуй, поеду и встречусь с Соважами.
И вот, благодаря этому своему решению, я сидела и ждала в комнате, где было слишком много зеркал, слишком много красного бархата, слишком…
К мистеру Хоглу приблизился лакей. Юрист спрятал часы в карман, предложил мне руку. Мои же руки онемели от того, что я слишком плотно их сжимала. Еще было время повернуться и уйти. Когда я поднялась на ноги, у меня слегка кружилась голова. Все было слишком быстро, словно меня вдруг подхватило мощное течение. Но я сама принимала решение, и теперь предстояло встретиться с Соважами.
Нас проводили наверх, в гостиную личных апартаментов. Еще больше красного бархата, золота, мрамора, множество букетов благоухающих цветов окружало трех человек, ожидавших нас. Трех… нет, четырех: еще одна фигура стояла в полумраке за диваном, на котором полулежала девушка, поддерживаемая целым гнездом подушечек, обтянутых атласом и кружевом, словно сидеть прямо было выше ее сил.
Хотя она и была центральным персонажем в этой группе, но явно не главным – первый же взгляд выделял мужчину, который шагнул от камина навстречу нам. Он был не так высок ростом, как мистер Хогл, выше меня всего на несколько дюймов. Но было в нем что-то, делавшее его заметным в любой компании. Не то чтобы он был красив лицом – черты его были слишком резкими. Однако держался он с уверенностью, будто часто сталкивался с ситуациями, где требовалось проявлять твердую волю. Память мою больно кольнуло – таким же был и мой отец, абсолютный монарх в своем корабельном царстве. Хотя признать такой же авторитет в этом человеке было мне нелегко по причине, которую я пока не могла определить.
Кожа у него была смуглая, волосы черные. Против обычая, он был чисто выбрит, даже волосы у него были подстрижены чуть короче, чем диктовала восточная мода. Он был в темном костюме, и только отблеск пламени на массивном перстне на его правой руке смягчал общее мрачное впечатление от его облика.
– Мисс Пенфолд, – голос у него был не таким резким, как лицо, скорее, в нем была теплота, но это тоже заставляло меня тревожиться, – мне очень приятно с вами познакомиться.
Ни в голосе его, ни в словах не было ничего фамильярного, способного обидеть, так что, когда он протянул мне руку, я вынуждена была ответить на его рукопожатие. Защищаясь от душевного волнения, названия которому я не знала, я напряглась внутренне, а может быть, и внешне тоже.
Когда он вывел меня вперед, чтобы представить своим спутницам, его прикосновение произвело на меня впечатление, какого я не ведала никогда прежде.
– Миссис Дивз, позвольте представить вам мисс Пенфолд. Он не объяснил, что связывает его с этой женщиной. Но я могла предположить, что связь эта довольно близкая. Она сидела очень прямо, на коленях у нее лежало замысловатое рукоделье, цвет которого контрастировал с гранатовой краснотой ее платья. Она была на восемь или девять лет старше меня, и явно прилагала все усилия, чтобы подольше сохранить молодость. Ее белокурые волосы были взбиты и уложены в высокую прическу, увенчанную инкрустированным гранатами гребнем и множество таких же сумрачно-красных камней украшали ее пухлые запястья, шею и уши.
– Мисс Пенфолд, – она величественно наклонила голову, как бы с самого начала воздвигая между нами некий барьер.
Будучи хорошо искушена в тонкостях женского мирка, я достаточно легко уловила, что она негодует на меня, но причины пока не понимала. Но хозяин дома уже повернулся от нее к девушке среди подушек.
– Мисс Пенфолд, это моя сестра Викторина.
Его второе представление прозвучало так же резко, как и первое. Столь лаконичная процедура знакомства несколько озадачивала. То ли такова была его обычная манера поведения, то ли это относилось ко мне одной, чтобы сразу показать, что я не могу быть на равной ноге с его родней и друзьями.
Я спрятала это подозрение на дно сознания, сосредоточившись на девушке, к которой меня пригласили в компаньонки. Масса ее распущенных волос, лишь символически сдерживаемая, сообразно последнему крику моды, «лентами флирта» на концах, была так же темна, как у ее брата. Но кожа ее отличалась белизной слоновой кости, почти не тронутой жизненными красками, кроме губ, полных и увлажненных, словно она постоянно проводила по ним языком.
В ней не было кукольной миловидности jeune fille [2] . Скорее уж, ей было присуще свойство, которым я в редких вспышках фантазии, изредка отпускаемой мною с привязи, наделяла классических красавиц прошлого, оставшихся в памяти поколений как воплощение опасного и порой фатального очарования.
Однако лицу ее не хватало одухотворенности, веки были устало приопущены, и она производила впечатление существа, почти лишенного внутренней силы, только прекрасную оболочку того, чем она смогла быть.
На ней был розовый пеньюар, более уместный в будуаре, чем в гостиной, а ноги были укутаны шелковой шалью, почти съехавшей с ее колен, словно у нее не доставало сил даже поправить шаль. Она взглянула на меня вяло, безо всякого интереса.
– Enchante, mademoiselle. [3] – В ее голосе слышался призвук детской шепелявости.
Затем она протянула руку, и четвертая фигура быстро выдвинулась из тени, вложив в пальцы Викторины хрустальный флакончик.
Та понюхала ароматическую соль, и еще глубже погрузилась в свое подушечное гнездо, будто два слова формального приветствия унесли ее последние силы. Брат ее, не обращая на это внимания, предложил мне стул, так что я оказалась под взглядами обеих леди: пронзительным, беззастенчиво изучающим – миссис Дивз, и безразличным – девушки.
Та, что вышла из тени, была, несомненно, служанкой, квартеронкой с броской, экзотической красотой, присущей этому смешению рас. Через руку у нее была переброшена вторая шаль, а в руке она сжимала веер, на случай если хозяйка потребует то или другое.
Подали чай, и мы приступили к высокопарной беседе обиняками. Это было так, как если бы мы старались больше узнать о других, чем каждый из нас хотел выдать о себе. Викторина и вовсе не разговаривала.
Она вяло взяла чашку, отпила едва ли два глотка, отказалась, демонстративно передернувшись, взять с предложенной тарелки пирожное или сандвич. Наконец она закрыла глаза. Ни миссис Дивз, ни ее брат, по-видимому, не замечали ее невоспитанности. Если бы она была одной из тех девушек, что прежде находились под моим надзором, я бы сделала ей резкое замечание. Но здесь я была не «леди- инструктором». Хотя, если подобное поведение было в обычае Викторины Соваж, неудивительно, что ее брат захотел пригласить к ней компаньонку.
