— Алитта!
Я тщательно расправила квадрат выкрашенной в черный цвет кожи на столе так, чтобы бисер, выложенный замысловатым узором, не скатился с линий, по которым его следовало крепко пришить. В комнате стоял запах благовоний, и я погасила светильник под чашкой, в которой медленно кипела древесная смола с далекого востока. Я двигалась с нарочитой осторожностью, давно усвоив, что торопливость — враг множества дел, порученных моим рукам.
Я вышла из мастерской в лавку. Манкол ушел, прихватив свой список поручений на утро. Внешние занавеси были все еще задернуты, и внутри было темно.
Хотя я хорошо знала все в этой лавке, меня охватило некоторое беспокойство, как и всегда, когда в доме Равинги стоял полумрак. Я видела все — или почти все — крошечные бусинки глаз, вставленные на место, чтобы придать рядам кукол видимость жизни. И все же искусные пальцы моей наставницы, казалось, вселяли в них настоящую жизнь, и они теперь смотрели на меня пристально, оценивающе. Я почти что могла поверить, что владельцы этих глаз сплетничают обо мне в мое отсутствие.
Порой мне казалось, что искусство Равинги слишком велико — то и дело из ее рук выходили куклы, так похожие на живых людей, что они казались иллюзией, воплощенной в плоти и крови.
За последние четыре сезона у вапаланцев появились новые, мрачные потребности, которые давали Равинге много работы, — вошли в моду портретные куклы недавно умерших. Эти куклы ростом в фут, даже одетые в платья из кусочков любимой одежды усопших, служили долговременными напоминаниями о друзьях и ушедших родичах Домов. Не Равинга эту моду ввела. На самом деле мне казалось, что она делает таких кукол против своей воли. Но она не отказывалась принимать заказы ни от кого: скорбящих возлюбленных, сестер, братьев.
Я очень хорошо помню первую такую куклу — это было изображение Вефолан-джи, одного из старейшин Дома, ныне представленного при дворе в лице Гьяррибари, верховного канцлера, а заказчик, как сказали Равинге, был из расположенных далеко на востоке внутренних земель, почти что легендарных для нас.
С тех пор Равинга сделала еще дюжину таких, и я слышала, что теперь подобные им выставляют на виду в тех залах, где прежде бывали их модели. Совсем недавно таким образом чтили не только мертвых друзей, но и, как только кто-то становился знаменитым, его Дом сразу же заказывал изображение этого человека в полном придворном одеянии. Две такие куклы даже сейчас лежали в коробочках на полке за спиной Равинги, тщательно завернутые и запечатанные, чтобы не сломаться при тряске.
А сейчас она рылась в стопке листов из высушенных и спрессованных листьев тава, на которых в цвете, с ясно подчеркнутыми особенностями внешности, изображались портреты тех живых или умерших людей, куклы которых ей заказали сделать.
Она не подняла головы, когда я подошла, только смахнула последний лист на прилавок, где светильник с низко срезанным фитилем разгонял тени на небольшом пространстве вокруг себя.
— Хабан-джи, — почти прошептала она.
Я вздрогнула. Что-то такое было в ее голосе, в напряженной позе ее тела, что заставило меня насторожиться.
— Кто сделал этот заказ? — Я понизила свой голос до ее шепота. — И почему?
— Кто — доверенный служащий Гьяррибари. Зачем…
Верховному канцлеру не надо было прибегать к мастерству Равинги, чтобы подольститься к своему владыке. Все знали, что она проницательная, даже расчетливая правительница, верная — не Хабан-джи, а скорее своему долгу. Для Гьяррибари законы, права, сама жизнь империи были куда важнее, чем любой человек.
— Она не пытается льстить, — высказала я вслух свою первую мысль. — Ей незачем это делать. Она знает свои достоинства и значимость, и достоинства того, кому служит… Хабан-джи на троне уже более тридцати сезонов бурь. Против него нечего сказать.
Равинга кивнула.
— И за него тоже. Настоящих испытаний для Хабан-джи не было.
— Но ведь на самом деле было! Как же он иначе получил бы леопардовый жезл? — возразила я.
— Верно, коронационные испытания он прошел. Но с годами все меняется. Отважный юный охотник, достигнув власти, стал другим. В последнее время сообщение между Вапалой и дальними внутренними землями на востоке очень оживилось. Тамошние торговцы в большом числе прибывают сюда. И каждый из них платит двойную пошлину…
Теперь она повторяла рыночные слухи. Хотя Шесть Домов давно уже упрочили свое положение и контролировали большую часть торговли, они были слишком самоуверенны, чтобы вовремя отслеживать и пресекать слухи о том, что тот или иной из них вдруг получил доступ к какой-нибудь роскоши, неизвестной во Внешних землях.
Тем не менее — император! Тот, кто прошел великие испытания, чтобы получить трон, — что ему за нужда в любезностях чужеземных купцов или в богатствах больших, чем дает ему его положение?
— В прошлом было иначе, — продолжала Равинга. — Тогда император, достигнув трона, не забывал, что ему нужно бороться, чтобы его удержать. Был установлен период времени, когда ему можно было бросить вызов. Сейчас мы, вапаланцы, считаем это варварским обычаем, недостойным нас. Но некогда существовал закон, по которому император должен был опекать свой народ, отдавать всего себя земле, усиливая Дух добровольным самопожертвованием. Теперь он не жертвует собой, а лишь делает символические приношения, и это общепринято.
Символические приношения! Я посмотрела на рисунок, который она все еще теребила, как бывает с письмом, принесшим дурные новости, которое хочется, но нельзя выкинуть.
Мне не нужно было задавать вопрос, пришедший мне на ум, — она и так поняла.
— Символ? Возможно. Если так… — она медленно покачала головой, — то для этого есть весомые причины. И все же не понимаю. Шанк-джи…
Наши правители — пять королев и император — не берут себе супругов. Но это не значит, что они проводят жизнь, дав обет безбрачия. Однако дети, рождающиеся от них, не занимают положения выше отпрысков других благородных Домов и даже не представляются ко двору, если сами, своими усилиями не добьются высокого положения. За последние три сезона мы много слышали о Шанк-джи, императорском сыне во всем, кроме формального имени.
Говорили, что он открыто поклялся перед высшей знатью двора, что, когда придет время умереть его отцу, он вступит в борьбу за трон и что он намерен получить высокую корону.
— Это, — Равинга сжала руку в кулак и опустила се на разрисованные листы, — почетная кукла человека, не имеющего поводов для почестей. Значит, она может стать…
— Посмертной куклой! — Произнеся это, я зажала рот рукой. — Но ведь никаких слухов о болезни императора не было! Разве что о недомоганиях, свойственных его возрасту…
— Именно так, — согласилась Равинга. — Но сейчас сезон лихорадки. Хабан-джи интересуется различными диковинами с востока. А стража с границы докладывает, что там участились случаи смертельных болезней. Был обнаружен караван торговцев, погибших вместе со своими животными. И умерли они не от ножа или меча — убийцей было нечто незримое. Стоит Хабан-джи получить какую-нибудь игрушку из зараженного каравана — или кому-то представить все так, будто он ее получил, — и появятся достаточные основания для заказа посмертной куклы.
— А верховный канцлер?
— Да кто мы такие, чтобы разбираться в дворцовых интригах? Им, благородным, нечем больше заняться, кроме как играть в свои странные игры, которые мы, простой народ, даже не пытаемся понять. Но перемены грядут. Разве ты еще не чувствуешь их приближения?
— А если и да? Госпожа, я уже говорила вам, что все это меня не касается. Моя жизнь и так уже была сломана, и не по моей вине, а из-за тех, у кого жадные до чужого добра руки. Дома Вуроп больше не существует.
Я разозлилась. Она подталкивала меня к воспоминаниям, к которым мне возвращаться не хотелось. За прошедшие сезоны я спрятала их очень глубоко, но, потревоженные, они могли снова стать западней для моих мыслей.
Равинга собрала листки в одну пачку и сложила их в плоский конверт. Но вместо того чтобы убрать
