отступил, убрав лапу с шара. Мне не дали никаких указаний, что мне следует делать в этом потаенном месте, чтобы доказать свою «пригодность», но у Высшего Духа есть свои способы руководить.
Я перешагнул через свой посох и подошел к пьедесталу. Протянув руки, хотя и не по собственной воле, я положил их ладонями вниз на противоположные стороны шара.
Цветные пятнышки внутри отчаянно заметались. Они собрались к моим ладоням и повторили изнутри их очертания, словно тени. Холодная поверхность шара начала теплеть. Чем больше собиралось вместе цветных пятнышек, тем горячее она становилась.
Сначала мне показалось, что я положил ладони на раскаленный полуденным солнцем камень, за тем — что мои кожа и кости были охвачены огнем. Сама кожа стала прозрачной, я мог видеть сквозь нее кости.
Я пылал и не мог ослабить собственную хватку на шаре. Я не осознавал окружающего, не видел ничего, кроме своих прозрачных рук и изменяющихся цветов в шаре.
Это напоминало мои мучения после того, как Марайя нанесла мне рану, чтобы сделать меня своим сородичем. Какими окажутся последствия
Мне казалось, мне не хватит силы выдержать эту боль, вгрызающуюся в мое тело, но как-то все же выстоял.
Я не сразу понял, что боль стихает, отступая. И что я не могу больше видеть кости сквозь кожу. Пятнышки внутри шара расползлись от моих рук, снова возвращаясь к своему танцу, строясь в линии и собираясь в пятна, которые выглядели почти как строки древнейших записей. Казалось, стоит чуть напрячься — и я смогу их прочесть.
Однако боль высосала из меня последние силы. Я упал на колени, руки соскользнули по бокам шара и безвольно повисли. Я дышал тяжело, как после долгого бега или утомительного подъема на высокую скалу.
Игра огней в шаре по-прежнему притягивала мой взгляд, хотя сейчас они мерцали, словно тоже были обессилены. Что значило это испытание, я не знал, так же как и не мог быть уверен, насколько хорошо с ним справился.
С усилием я оторвал взгляд от шара, чтобы найти его стража — но леопарда здесь уже не было. Я стал озираться по сторонам в поисках зверя. Его не было нигде в комнате. Он вполне мог быть видением — но я был уверен, что это не так.
Я сел и поднял к лицу руки. Судя по той боли, что я вытерпел, они должны были бы оказаться бесполезными обугленными культями. Но выглядели они совершенно нормально. Я повернул их ладонями вверх — в середине каждой виднелось черное пятно. У меня все еще кружилась от боли голова, поэтому мне было непросто сфокусировать взгляд на этих пятнах.
На самом деле кожа не обуглилась, как можно было бы подумать из-за цвета пятен. Скорее, я теперь носил на каждой ладони клеймо — голова леопарда, напоминающая стража этого места.
Я осторожно коснулся клейма на правой ладони пальцем левой руки. Боли не было — кожа была отвердевшей, как мозоль после тяжелой работы.
Пятнышки в шаре слились в линию, извивающуюся от основания к верхушке. Они больше не двигались, застыв в этом узоре.
Я поднялся на ноги. Мне показалось, что прожилки на стенах тускнеют. Во мне крепла уверенность в том, что, за чем бы я ни пришел в этом испытании, теперь оно стало частью меня и эта часть навсегда останется со мной.
Я оперся на посох. Я чувствовал себя страшно усталым, словно одолел целый ночной переход, причем быстрым шагом.
Надев маску, я снова вошел во тьму коридора, ведущего к выходу во внешний мир. Несмотря на усталость, я ощутил еще кое-что — малую искорку уверенности в себе, почти вспышку гордости. Я прошел проверку своей собственной земли и остался живым и свободным. Одно из испытаний было позади.
Когда я вышел наружу между лапами гигантского кота, небо уже предвещало скорый восход солнца. В этом, лучшем освещении ужас опустошения был полнее открыт моему взгляду. Мне не хотелось ничего, кроме как скорее убраться подальше от смрада, от опасности яда.
Однако моя усталость по-прежнему оставалась со мной. Даже при помощи веревки подниматься над оскверненным прудом было трудно. Один из камней наверху развернулся, оказавшись Мурри — его мех настолько сливался по цвету со скалами, что, пока он не шевелился, различить его было просто невозможно. Он одним прыжком приблизился ко мне, начал лизать протянутые к нему руки. Терка его языка щекотала печати, которые, как я понял, мне придется носить до конца дней, пока меня не растворит в себе Высший Дух.
— Хорошо, — сказал он. — Брат — великий воин?
— Нет еще. — Я сел рядом со своим мешком. — Дальше будет больше,..
— Брат справится, это легко — все равно что ориксена убить, — заверил он меня.
Я слишком устал, чтобы возражать. Мое ликование утихло, мне хотелось только одного — отдохнуть. Я заполз в тень скалы, достаточно широкой, чтобы под ней образовалось подобие пещеры, и почти сразу уснул.
Я видел сон — но это был просто сон, и Равингу я тоже не видел. Я просто вольно бродил по стране, и на мне не лежал груз никаких обязательств. Мурри прыжками двигался рядом со мной, и нам казалось, что этот мир принадлежит нам двоим и нашим он будет всегда. И это радостное ощущение сохранилось даже после пробуждения.
Солнце уже клонилось к закату. Я почувствовал глубоко внутри грызущую боль, которую через пару мгновений опознал как голод. Лепешки из сушеных водорослей, что были у меня с собой, оказались почти безвкусны, но я медленно жевал их, разделив запасы с Мурри.
Я не хотел возвращаться в лагерь моих сопровождающих, но мой долг не отпускал меня.
Они ждали меня — Мурри тихо исчез прежде, чем часовой нас заметил. Когда я вышел на свет костра, канцлер Кахулаве уже ждала меня. В ее приветствии не было ни намека на одобрение, и застарелая горечь того, кого считают недостойным Дома или клана, охватила меня.
Не произнеся ни слова, я вогнал свой посох в песок и протянул руки так, чтобы она и эти суровые стражи позади нее могли увидеть знаки, которые я теперь носил.
— Да будет так. — Никакой приветливости в голосе, только перешептывания тех, кто окружал меня. И я подумал, сначала мрачно, а потом с нарастающим гневом — не желали ли они мне провала, и не был ли мой успех признан ими безо всякого на то желания?
Да будет так, ответил я своим мыслям. Во мне зародилась решимость: больше я не буду идти но этому пути только из-за обычая, как вынужденный участник испытаний, — скорее, настанет день, когда я достигну короны и та окажется в моих руках! И те, кто по-прежнему смотрит на меня как на пустое место — тогда они поймут!
Мы были в пяти ночах пути от границы страны, где мне предстояло пройти очередное испытание. Но под открытым небом мы провели только один день. Вместо этого нас принимали различные Дома, а в последнюю ночь мы достигли острова, принадлежавшего моей родственнице, покинувшей клан, — сестре моего отца.
Она была старше, чем он, и даже в детстве я считал ее древней и старался держаться от нее подальше из-за ее едких замечаний и проницательных взглядов, которые оценивали меня, причем невысоко, или, по крайней мере, мне так казалось. Но когда мы на рассвете доехали до ее дома, одна из ее служанок уже ждала меня с посланием, содержащим просьбу навестить эту родственницу.
Хотя у меня не было парадного платья, и одет я был даже хуже, чем ее слуги, я все еще благоговейно трепетал перед ней и поэтому явился к ней сразу, как только счистил дорожную пыль с рук и лица.
Женщина, которую я помнил величественной, как сама наша королева, восседала в кресле, устланном мягкими подушками. У ее ног лежала дымчато-серая котти — такого же цвета, как хозяйка дома, поскольку у нее не только поседели волосы, но и побледнела кожа. Однако глаза, взглянувшие на меня, по-прежнему живо сверкали.
— Итак, Хинккель, ты пришел как гость, спустя все эти годы. И еще — как тот, кто стремится достичь многого.
Эти утверждения ответа не предполагали. Я только пробормотал традиционные приветствия, прежде
