дыхание, точно он тащил какую-то тяжесть. — Раз, два, три — хоп! Вот мы и здесь. Ну-ка, взглянем, что в этой корзинке…
Чтобы лучше их разглядеть, Хомили влезла на ветку и тут почувствовала ладонь Пода у себя на плече.
— Смотри! — в волнении вскричала она, хватая его за пальцы. — Он сейчас найдет эту рыбу — его добычу. Зеркальную форель, или как там она называется…
— Пошли, — шепнул Под.
— Одну минутку, Под…
— Но нас ждет Спиллер, — настойчиво сказал Под. — Он говорит, что лучше отчалить сейчас, пока они занимаются корзинкой… и что от света фонарика на берегу река кажется темной.
Хомили медленно обернулась. Рядом, рукой подать, колыхалась на волнах барка Спиллера. А сам он вместе с Арриэттой стоял на корме. В лунном свете были ясно видны их лица, бледные на темном фоне листвы. Все было тихо, лишь журчала вода.
Словно во сне, Хомили начала спускаться.
— Спиллер, — еле слышно сказала она.
И, оступившись, чуть не свалилась на Пода.
Бережно поддерживая прильнувшую к нему жену, Под довел ее до воды. Помогая ей подняться на борт, он сказал:
— Вы с Арриэттой лучше идите под навес. Тесновато сейчас из-за груза, но тут уж ничего не поделаешь…
Но Хомили задержалась: она молча смотрела на Спиллера, столкнувшись с ним на корме. Она не могла найти слов благодарности и не решалась пожать ему руку. У него вдруг сделался отчужденный вид — перед ней был начальник, капитан. Она просто стояла и смотрела на него, пока, насупившись от смущенья, он не отвернулся.
— Пошли, Арриэтта, — хрипло сказала Хомили; и они покорно скользнули под гетру.
Глава двадцать первая
Забравшись на груз, выпирающий там и сям буграми, Арриэтта и Хомили прижались друг к другу, чтобы разделить последние остатки тепла. Когда Под опустил край гетры и Спиллер оттолкнулся от берега веслом, Хомили громко вскрикнула.
— Все в порядке, — успокоила ее Арриэтта, — мы уже плывем; нас качнуло в последний раз.
Барка плавно скользила по волнам, искусно меняя курс при каждом повороте. На корме, за аркой, образованной задним концом гетры, словно в рамке, виднелись Под и Спиллер. «О чем они разговаривают?» — спросила себя Арриэтта. Как бы ей хотелось их слышать!
— Под простудится до смерти, — простонала Хомили, — и мы тоже.
Луна становилась все ярче, фигуры на корме покрылись серебром. Ничто не шевелилось, кроме, весла в руке Спиллера; ловко, даже небрежно, он вел барку вниз по течению. Один раз до них донесся смех Пода, другой раз он воскликнул: «Провались я на этом месте!»
— Не будет у нас никакой мебели и ничего другого, — сказала, помолчав, Хомили, — только платье, что у нас на плечах, — если это можно назвать платьем. Четыре стены — вот и все, что у нас будет, четыре стены…
— И окна, — сказала Арриэтта. — И крыша над головой, — мягко добавила она.
Хомили громко чихнула.
— Да, если мы выживем, — фыркнула она, нашаривая платок.
— Возьми мой, — сказала Арриэтта, протягивая ей промокший комок, — твой улетел вместе с юбкой.
Хомили высморкалась и подколола сырые волосы; затем, еще тесней приникнув друг к другу и глядя на силуэты на корме, они снова замолчали.
— К тому же твой отец потерял ножовку, — сказала она наконец.
— А вот и папа, — заметила Арриэтта, когда его фигура заслонила выход на корму. И, схватив руку матери, воскликнула: — Все будет хорошо, я знаю. Посмотри, он улыбается…
Под залез на груз и подполз к ним на четвереньках.
— Подумал: стоит тебе сказать, — начал он, слегка понизив голос. — Спиллер говорит, у него в трюме столько всякого добра, что нам вполне хватит на обзаведенье.
— Какого добра? — спросила Хомили.
— Продукты, в основном. И кое-какие инструменты, и прочее, чтобы возместить нам лезвие от ножниц.
— Одежда — вот чего нам не хватает.
— Спиллер говорит, что в Литл-Фордэме полно всего, что надо для одежды: перчатки, носовые платки, шарфы, вязаные вещи, — бери, что хочешь. Дня не проходит, чтобы кто-нибудь что-нибудь не потерял.
Хомили молчала.
— Под, — сказала она наконец, — я так и не поблагодарила его.
— Ничего страшного, он не любит благодарностей.
— Но, Под, должны же мы что-то для него сделать.
— Я уже об этом подумал, — сказал Под, — как только мы устроимся, так сказать, под своей крышей, мы сможем много чего для него добывать. Скажем, каждый вечер станем обходить все улицы после закрытия. Понимаешь, о чем я толкую?
Ей трудно было представить себе Литл-Фордэм.
— Пустите-ка меня, — сказал Под, протискиваясь мимо них. — Спиллер говорит, там, на носу, у него лежит куча овечьей шерсти. Раздевайтесь да залезайте в нее. Можете поспать. Спиллер говорит, мы доберемся туда только к рассвету.
— А ты как же, Под? — спросила Хомили.
— Со мной все в порядке, — сказал Под из темноты. — Спиллер дает мне на время свой костюм. А-а, вот она, шерсть, — добавил он, и начал передавать ее Хомили.
— Костюм? — удивленно переспросила Хомили. — Какой костюм?
Она принялась механически складывать овечью шерсть в кучу. Пахла шерсть не очень-то приятно, но зато ее было много.
— Его летнюю одежду, — сказал Под смущенно.
— Значит, Люпи дошила ее?
— Да, он за ней вернулся.
— Ах! — воскликнула Хомили. — А про нас он им что-нибудь рассказывал?
— Ни слова. Ты же знаешь Спиллера. Рассказывали они ему. Говорит, Люпи очень расстроена. Ты, мол, была ее лучшим другом. Больше, чем другом, — сестрой, говорит она. Похоже, она надела траур.
— Траур? По кому?
— По нам, я думаю, — сказал Под.
Он слегка улыбнулся и стал расстегивать жилет:
Некоторое время Хомили молчала. Затем тоже улыбнулась, — по-видимому, мысль о Люпи в трауре польстила ей.
— Подумать только! — сказала она, и, внезапно оживившись, принялась расстегивать блузку.
Арриэтта разделась еще раньше и закуталась в овечью шерсть.
— Когда Спиллер увидел нас в первый раз? — сонно спросила она.
— Заметил нас в воздухе, — сказал Под, — когда мы были на крючке.
— Господи… — пробормотала Арриэтта. Борясь с дремотой, она попыталась вернуться мысленно к тому моменту.
