- Благословляли ее?
- Кого? - спрашивает Джо, совершенно сбитый с толку.
- Благословляли ее?
- Чтоб меня черти благословили, если я знаю! - говорит Джо, все шире раскрывая глаза. - Должно быть, что нет. Благословляли? - повторяет он оторопело. - А хоть бы и так, все равно толку мало. Благословляли? Похоже, скорей проклинали. Ничего я не знаю!
Служанка так же плохо слышит его слова, как и свои собственные. Она снимает перчатку, чтобы вынуть деньги из кошелька. Джо молча думает, какая белая и маленькая у нее рука, и какая же это, к черту, служанка, если она носит такие сверкающие кольца.
Не прикасаясь к нему, она бросает ему на ладонь монету и вздрагивает, когда их руки сближаются.
- Теперь, - говорит она, - покажи мне опять могилу!
Джо просовывает ручку метлы между железными прутьями и с ее помощью старается возможно точнее показать, где находится могила. Потом поворачивает голову, желая убедиться, что его поняли, и видит, что остался один.
Первое, что он делает, это - подносит монету к свету газового фонаря и приходит в полное изумление, увидев, что она желтая - золотая. Затем пробует монету на зуб, чтобы узнать, не фальшивая ли она. Наконец сует ее в рот для сохранности и тщательно подметает ступеньку и весь проход. Покончив с этим, он направляется к Одинокому Тому, но останавливается чуть не под всеми бесчисленными газовыми фонарями, вынимает золотую монету и снова пробует ее на зуб, чтобы вновь убедиться, что она не фальшивая.
Сегодня вечером Меркурий в пудреном парике не может пожаловаться на одиночество, так как миледи едет на парадный обед и на три или четыре бала. Далеко, в Чесни-Уолде, сэр Лестер беспокойно тоскует в обществе одной лишь подагры и жалуется миссис Раунсуэлл на дождь, который так монотонно барабанит по террасе, что он, сэр Лестер, не может читать газету, даже сидя у камина в своей уютной гардеробной.
- Лучше бы, милая, сэру Лестеру перейти на другую половину дома, говорит миссис Раунсуэлл Розе. - Его гардеробная на половине миледи. А я за все эти годы ни разу так ясно не слышала шагов на Дорожке призрака, как нынче вечером!
ГЛАВА XVII
Повесть Эстер
Пока мы жили в Лондоне, Ричард очень часто приходил к нам в гости (однако после нашего отъезда он скоро перестал писать нам регулярно), и мы всегда наслаждались его обществом - такой он был остроумный, жизнерадостный, добродушный, веселый и непосредственный. Чем лучше я его узнавала, тем больше он мне нравился; и я тем сильнее жалела, что его не приучили работать усердно и сосредоточиваться на чем-нибудь одном. Его воспитывали совершенно так же, как и многое множество других мальчиков, отличающихся друг от друга характером и способностями, и научили его справляться со своими обязанностями очень быстро, всегда успешно, иногда даже превосходно, но как-то судорожно и порывисто, что и позволило развиться тем его качествам, которые непременно следовало бы сдерживать и направлять. Это были хорошие качества, без которых нельзя заслуженно добиться никакого высокого положения, но, как огонь и вода, они, будучи отличными слугами, были очень плохими хозяевами. Если бы Ричард умел управлять ими, они стали бы его друзьями; но это они управляли Ричардом, и, разумеется, сделались его врагами.
Я не потому пишу все это, что считаю правильным свое мнение о воспитании Ричарда или любом другом предмете, - просто я так думала, а я хочу правдиво рассказывать обо всем, что думала и делала. Так вот какие у меня были мысли насчет Ричарда. Кроме того, я нередко замечала, как прав был опекун, говоря, что неопределенность и волокита канцлерской тяжбы заразили Ричарда беспечностью игрока, который чувствует себя участником какой-то очень большой игры.
Мистер и миссис Бейхем Беджер пришли к нам как-то раз днем, когда опекуна не было дома, и, разговаривая с ними, я, естественно, спросила о Ричарде.
- Что сказать о нем? - промолвила миссис Беджер. - Мистер Карстон чувствует себя прекрасно, и он прямо-таки украшает наше общество, могу вас уверить. Капитан Суоссер нередко говаривал обо мне, что для мичманов мое присутствие на обеде в кают-компании приятней, чем берег впереди по носу и ветер за кормой - даже после длинного перехода, когда солонина, которой кормит судовой ревизор, стала жесткой, как нок-бензели фор-марселей *. Так он по-своему, по-флотски, хотел выразить, что я украшаю любое общество. И я, безусловно, могу совершенно так же воздать должное мистеру Карстону. Но я... вы не подумаете, что я сужу слишком поспешно, если я скажу вам кое-что?
Я ответила отрицательно, ибо вкрадчивый тон миссис Беджер требовал именно такого ответа.
- И мисс Клейр тоже? - ласково проговорила миссис Беджер.
Ада также ответила отрицательно, но, видимо, забеспокоилась.
- Так вот, душеньки мои, - проговорила миссис Беджер, - вы извините меня, что я называю вас душеньками?
Мы попросили миссис Беджер не стесняться.
- Потому что вы действительно душеньки, позволю себе сказать, продолжала миссис Беджер, - просто очаровательные во всех отношениях. Так вот, душеньки мои, хоть я еще молода... или, может быть, мистер Бейхем Беджер говорит мне это только из любезности...
- Нет! - воскликнул мистер Беджер, как участник митинга, возражающий оратору. - Нет, вовсе нет!
- Отлично, - улыбнулась миссис Беджер, - скажем, еще молода.
(- Несомненно, - вставил мистер Беджер.)
- Хоть я сама еще молода, душеньки мои, но мне много раз приходилось наблюдать молодых людей.
Сколько их было на борту милого старого 'Разящего'! Впоследствии, плавая с капитаном Суоссером по Средиземному морю, я пользовалась всяким удобным случаем узнать поближе и обласкать мичманов, подчиненных капитану Суоссеру. Правда, их никогда не называют 'молодыми джентльменами', душеньки мои, и вы, вероятно, ничего не поймете, если сказать вам, что они еженедельно 'чистят белой глиной' свои счета, но я-то понимаю (это значит, что они их приводят в порядок), да и немудрено, что понимаю - ведь синее море сделалось для меня второй родиной и я была заправским моряком. Опять же и при профессоре Динго...
( - Прославился на всю Европу, - пробормотал мистер Беджер.)
- Когда я потеряла своего дорогого первого и стала женой своего дорогого второго, - продолжала миссис Беджер, говоря о своих двух мужьях, как будто они были частями шарады, - я снова смогла продолжать свои наблюдения над молодежью. Аудитория на лекциях профессора Динго была многолюдная, и я, как жена выдающегося ученого, сама ищущая в науке того великого утешения, которое она способна дать, считала своей почетной обязанностью принимать у себя студентов для обмена научным опытом. Каждый вторник, вечером, у нас в доме подавали лимонад и печенье всем тем, кто желал их отведать. А науки было сколько душе угодно.
(- Замечательные это были собрания, мисс Саммерсон, - с благоговением вставил мистер Беджер. - Какое великолепное общение умов происходило там, вероятно, под председательством такого человека!)
- А теперь, - продолжала миссис Беджер, - будучи женой моего дорогого третьего, то есть мистера Беджера, я не теряю своей наблюдательности, выработанной при жизни капитана Суоссера и послужившей новым, неожиданным целям при жизни профессора Динго. Поэтому о мистере Карстоне я сужу не как новичок. И все же я убеждена, душеньки мои, что мистер Карстон выбрал себе профессию неосмотрительно.
Ада так явно встревожилась, что я спросила у миссис Беджер, на чем основаны ее предположения.
- На характере и поведении мистера Карстона, дорогая мисс Саммерсон, ответила она. - Он такой легкомысленный, что, вероятно, никогда не найдет нужным высказать свои истинные чувства, - подумает, что 'не стоит того', но к медицине он относится вяло. У него нет к ней того живого интереса, который
