родственники. Если же вас свяжут и более крепкие узы, то лишь тогда, Рик, когда вы для этого поработаете, не раньше.
- Вы ко мне слишком жестоки, сэр, - сказал Ричард, - не ждал я от вас такой жестокости.
- Милый мой мальчик, я еще более жесток к самому себе, когда огорчаю вас, - возразил мистер Джарндис. - Ваше лекарство в ваших руках. Ада, Рику будет лучше, если он вновь сделается свободным, если его перестанет связывать ваша ранняя помолвка. Рик, для Ады это будет лучше, гораздо лучше, - в этом ваш долг перед нею. Ну, решайтесь! Пусть каждый из вас поступит так, чтобы не ему самому, а другому было лучше.
- Но почему же это лучше, сэр? - мгновенно откликнулся Ричард. - Когда мы открылись вам, вы не считали, что 'так лучше'. Тогда вы говорили другое.
- С тех пор я узнал кое-что новое. Я не обвиняю вас, Рик, но с тех пор я узнал кое-что новое.
- Очевидно, насчет меня, сэр?
- Что ж, пожалуй; вернее, насчет вас обоих, - ласково ответил мистер Джарндис. - Для вас еще не настала пора взаимных обещаний. Все это пока преждевременно, и я не имею права дать согласие на вашу помолвку. Решайтесь же, мои юные друзья, решайтесь и начинайте сызнова! Что было, то прошло, и для вас открылась новая страница - вот и пишите на ней историю своей жизни.
Ричард бросил на Аду встревоженный взгляд, но ничего не сказал.
- Я до сих пор избегал говорить об этом с вами обоими и с Эстер, продолжал мистер Джарндис, - потому что хотел, чтобы все мы потолковали вместе, вполне откровенно и на равных началах. Теперь же я от всего сердца советую вам, теперь я настоятельно прошу вас вернуться к тем отношениям, в каких вы были, когда приехали сюда. Предоставьте времени, верности и постоянству соединить вас вновь. Если вы поступите иначе, вы поступите плохо и тем убедите меня, что и я плохо поступил, познакомив вас друг с другом.
Наступило долгое молчание.
- Кузен Ричард, - проговорила, наконец, Ада, с нежностью подняв на него свои голубые глаза, - после того, что сказал кузен Джон, выбора нам не осталось. Не беспокойтесь обо мне, ведь вы оставляете меня на его попечении и знаете, что лучшей жизни я не желаю; да и не пожелаю никогда, если буду руководствоваться его советами, - это вы тоже хорошо знаете. Я... я не сомневаюсь, кузен Ричард, - продолжала Ада с легким смущением, - что я вам очень дорога и... и вряд ли вы полюбите другую. Но прошу вас хорошенько подумать об этом тоже - ведь я хочу, чтобы вам во всем улыбалось счастье. Можете мне верить, кузен Ричард. Сама я не изменчива; но и не безрассудна и никогда не стала бы вас осуждать. Ведь и просто родственникам бывает грустно расставаться, и мне, право же, очень, очень грустно, Ричард, хоть я и знаю, что все это нужно для вашего блага. Я всегда буду думать о вас с любовью и часто говорить о вас с Эстер, и... и, может быть, вы иногда будете немножко думать обо мне, кузен Ричард. А теперь, - сказала Ада, подойдя к Ричарду и протянув ему дрожащую руку, - мы опять только родственники, Ричард... быть может, навеки... и я всей душой желаю, чтобы моему милому кузену было хорошо, куда бы ни занесла его судьба!
Я удивлялась, почему Ричард не может простить опекуну, что тот имеет о нем точь-в-точь такое же мнение, какое сам Ричард - в недавнем разговоре со мной - высказал о себе, и даже - в гораздо более сильных выражениях; но, как ни странно, он действительно не мог этого простить. С большим огорчением заметила я, что с этого часа он перестал быть таким непринужденным и откровенным с мистером Джарндисом, каким был раньше. У него были все основания относиться к опекуну по-прежнему, но этого не случилось, и всецело по вине Ричарда - между ними начало возникать отчуждение.
Но вскоре он так увлекся подготовкой к отъезду и закупкой обмундирования, что позабыл обо всем на свете, даже о горе разлуки с Адой, она осталась в Хэртфордшире, а Ричард, мистер Джарндис и я отправились на неделю в Лондон. Порой он внезапно вспоминал об Аде, заливаясь слезами, и тогда признавался мне, что осыпает себя самыми тяжкими упреками. Но спустя несколько минут снова начинал легкомысленно болтать о каких-то неопределенных надеждах на богатство и вечное счастье с Адой и приходил в самое веселое расположение духа.
Это было очень хлопотливое время, и я целыми днями бегала с Ричардом по магазинам, покупая разные необходимые ему вещи. Я уж не говорю о тех вещах, которые он накупил бы сам, будь ему предоставлена эта возможность. Со мной он был вполне откровенен и зачастую так разумно и с таким чувством говорил о своих ошибках и своих твердых намерениях и так широко распространялся на тему о том, какой поддержкой служат для него наши беседы, что мне никогда не надоедало разговаривать с ним.
Всю эту неделю к нам часто приходил один отставной солдат кавалерийского полка, обучавший Ричарда фехтованию. Это был красивый, грубовато-добродушный мужчина, с открытым лицом и непринужденным обращением, вот уже несколько месяцев занимавшийся с Ричардом. Я так много слышала о нем не только от Ричарда, но и от опекуна, что как-то раз утром, после завтрака, когда солдат пришел, я нарочно уселась со своим рукодельем в гостиной.
- Доброе утро, мистер Джордж, - сказал опекун, который тоже был в комнате. - Мистер Карстон скоро придет. А пока мисс Саммерсон будет очень рада познакомиться с вами. Присаживайтесь.
Он сел, как мне показалось, слегка смущенный моим присутствием, и, не глядя на меня, принялся поглаживать верхнюю губу широкой загорелой рукой.
- Вы всегда появляетесь вовремя - как солнце, - сказал мистер Джарндис.
- По-военному, сэр, - отозвался тот. - Привычка, просто привычка, сэр. Я совсем не деловой человек.
- Однако у вас, как я слышал, большое заведение, - заметил мистер Джарндис.
- Не особенно, сэр. Я держу галерею-тир, но не очень-то большую.
- А как по-вашему, мистер Карстон хорошо стреляет и фехтует? - спросил опекун.
- Довольно хорошо, сэр, - ответил мистер Джордж, сложив руки на широкой груди и сделавшись как будто еще крупнее. - Если бы мистер Карстон увлекся этими занятиями, он мог бы сделать огромные успехи.
- Но он, очевидно, ими не увлекается? - сказал опекун.
- Вначале он занимался с увлечением, а теперь нет... не увлекается. Может, он увлечен чем-нибудь другим... может быть, какой-нибудь молодой леди.
Его живые темные глаза впервые остановились на мне.
- Уверяю вас, мистер Джордж, что он увлечен не мной, - сказала я со смехом, - хотя вы, должно быть, заподозрили меня.
Он залился румянцем, проступившим сквозь его загар, и поклонился мне по-военному.
- Надеюсь, я не оскорбил вас, мисс. Ведь я простой солдат, человек неотесанный.
- Ничуть не оскорбили, - сказала я. - Я считаю это комплиментом.
Если вначале он почти не смотрел в мою сторону, то теперь взглянул на меня несколько раз подряд.
- Прошу прощения, сэр, - обратился он к опекуну с застенчивостью, свойственной иным мужественным людям, - но вы оказали мне честь назвать фамилию молодой леди...
- Мисс Саммерсон.
- Мисс Саммерсон, - повторил он и снова взглянул на меня.
- Вам знакома эта фамилия? - спросила я.
- Нет, мисс, по-моему, я такой никогда не слыхал. Но мне кажется, будто я с вами где-то встречался.
- Вряд ли, - усомнилась я, подняв голову и отрываясь от своего рукоделья, - его слова и манеры были так непосредственны, что я обрадовалась случаю посмотреть на него. - У меня очень хорошая память на лица.
- У меня тоже, мисс, - отозвался он, повернувшись ко мне, и тогда я хорошо разглядела его темные глаза и широкий лоб. - Хм! Не знаю, почему мне это показалось.
Он снова покраснел и так смутился, тщетно силясь вспомнить, где именно он мог меня видеть, что опекун пришел к нему на помощь.
- У вас много учеников, мистер Джордж?
- То много, то мало, сэр. Большей частью маловато - не хватает на жизнь.
