Носорог для Папы Римского

готового каноэ, при подходе незнакомцев стали кричать и подпрыгивать, но замолкли, увидев, что сидящие в пирогах люди смотрят на новоприбывших с сомнением.

— В этом году у нас много раков, — сказал вождь, — Говорят, урожай в глубинных областях опять выдался плохим. Жуки истребляют ямс. Тамошним жителям надо бы есть раков. Ловушки делать так просто…

Он начал описывать эти ловушки, длинными пальцами нарисовав в воздухе конические корзины, а затем мимически изобразив спусковой механизм. Уссе заинтересованно кивала. Трое ее спутников смотрели на вождя с большим вниманием: было смешно наблюдать, как они одновременно поворачивают головы, следя за его жестами. Уссе вспомнила первые свои недели в Риме, когда она ничего не знала, ничего не понимала. Язык человеческих рук был единственным, который она тогда понимала. Издавна существовал культ руки, называвшийся Игендой, но он предназначался для воинов и торговцев, и все его правила касались либо успеха в бою, либо обретения богатства. А должен бы существовать культ для разговаривающих рук, при том для разных языков… Ее разум блуждал среди этих мыслей, а вождь продолжал объяснять, как ловят улиток в простые корзины. Он описывал корзины в прежней манере, как поняла Уссе, отчасти из гостеприимства к троим мужчинам, которые не уразумели бы ничего другого, отчасти из доставляемого этим удовольствия (ловушки, что он описывал, были сложены под забором), а отчасти, но это стояло на последнем месте, из любопытства. Здесь не голодали. Урожай не погиб. Не было ни войн, требующих умиротворения, ни закисания почв, которое надо было прекратить, ни духов, чтобы их изгонять. Вождю хотелось знать, что здесь делает она сама, старшая дочь Эзе Нри, приплывшая через мангровые деревья с тремя спутниками, чьи лица словно присыпаны пеплом. Но он не смел обратиться к ней с прямым вопросом. Отметины на ее лице — ичи — запрещали проявлять любопытство. Сами нри запрещали делать это.

— Эти люди со мной, — сказала она. — Мы приплыли от побережья. Завтра нам надо пробираться дальше вверх по реке. Там, в заливе, осталась большая лодка, и на ней мы оставили двоих — таких же, как эти. Им нельзя причинять вред.

— Возле того залива есть деревня нембе, — сказал вождь, явно испытывая облегчение: ведь ее дела не затрагивали его самого. — Некоторые из моих людей знакомы с ними, но они очень свирепы. И они слышали рассказы, что ходят вдоль побережья. Они ненавидят белых… — Он поворошил угли в очаге. — Утром я вышлю людей, и они расскажут этим нембе, что говорит Эзе Ада. Может оказаться слишком поздно.

Теперь было уже совершенно темно. Перешептывания по ту сторону изгороди стихли, но Уссе видела, что дюжина или больше жителей деревни по-прежнему выжидают там, наблюдая за ее подопечными и за ней самой. «А что ты думаешь об этих людях?» — спросила она у себя. Ей хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Вождь заявил, что спать она будет в этой самой хижине, а он отправится в хижину своего сына, который сейчас отбыл в глубь материка торговать мангровой солью. Он замешкался, скользнув взглядом по троим мужчинам, и девушка заметила, что по лицу его пробежало беспокойство. Она заверила его, что те не сделают ничего сверх того, что уже делали, а именно: ели, пили, затем спали, как обычные люди. Зловредные духи ищут, кому бы навредить, и обитают в тех местах, где зарождается зло. Утром она разровняет и очистит землю, на которой спали мужчины, если от них останется какая-то отметина. Выслушав это, вождь коснулся правой рукой своего лба, подал знак женщине, стоявшей за изгородью, и та вошла, глядя себе под ноги, хотя до этого разглядывала их достаточно бесцеремонно. Она выгребла угли из очага и стала раскладывать их в неглубокой яме под планками кровати, на которой Уссе предстояло спать. Чтобы ей было тепло, объяснил вождь.

Она легла и стала дожидаться, когда заснут мужчины. Спустя какое-то время, когда из всех хижин больше не доносилось звуков, она неслышно поднялась и пошла к воде. Гарматан был прохладным ветерком, едва шевелившим листья деревьев, но все же руки у нее покрылись гусиной кожей. Она села и прижала колени к груди, обхватив их руками. Проделанное путешествие больше не было силой, толкавшей ее вперед. Как только великан, работая веслами, завел шлюпку под мангровые деревья, Уссе ощутила другую тягу, беспокойное нетерпение. Путешествие, дергавшееся позади нее, было бесполезным хвостом. Она отсекла его. Все это теперь стало неважным; девушку притягивало ее собственное предназначение. Она закрыла глаза, воображая мангровые деревья вокруг, затем саму себя, как она отталкивает их прочь, мановением руки проделывая в них огромную просеку. Оставалась вода. Вода могла бы просто утечь. Но куда? Есть ли такое место, где поместится так много воды? Ее запах щекотал Уссе ноздри. Она воздвигла земляной конус, и вода устремилась вниз по его склонам. Земля под ней была твердой. Уссе оттолкнулась от нее, поднимаясь, позволяя земле удаляться от ее ног с необыкновенной скоростью. Теперь ничего не было. Она осталась одна, не здесь, не в деревне иджо, на островке из речного ила, но где? Она ждала. Эри упал с неба, или же так гласило предание, когда его рассказывали маленьким детям. Игуэдо говорила ей, что существует другое небо, позади неба, которое можно видеть. Это было то небо, не привычное голубое, с его знакомыми облаками и знакомым солнцем. То небо. Это небо. Никогда не заходи слишком далеко, когда спишь… Клохтанье и запугивания Игуэдо. Такие, как ты, маленькие девочки, могут заблудиться… Уссе сидела далеко внизу, возле лагуны, а за спиной у нее похрапывали ее трофеи. Эусебия умерла — туда ей и дорога. Она была Эзе Ада, старшей дочерью Эзе Нри.

Отец?

Эри упал с неба, которое было образом тех мест, где она не бывала. Он упал на сотрясающуюся землю, мягкую и грохочущую, которую успокоил и укрепил клинком из кузни оки. Она выжидала какое-то время, сидя на корточках и прислушиваясь.

— …Дочка? Ты вернулась?

Эри был первым из Эзе Нри. Он погрузил свой клинок по самую рукоять и почувствовал, как тот дрожит и извивается. Вцепившись в него обеими руками, Эри смягчал эту дрожь и вскрывал землю, вытаскивал клинок и вонзал его снова, пока содрогания не прокатились вверх по лезвию и не замерли у него в костях. Он был сильным человеком. Вложив клинок в ножны, он оглядел землю вокруг себя. Земля была в пятнах. Эри испугался содеянного.

Ты успокоишь мою родину? Пробудишь меня ото сна?

Отец, я привела белых…

Эри сказал: «Ала, Мать Земли, я запятнал тебя своей работой. Что мне делать?» Ала услышала его и обратилась к другим Алуси — к Игве-на-Небе и Аро-Времени, к Ифеджиоку, охраняющему ямс, и к Агву, богу-шутнику. Игве послал дождь, чтобы смыть пятно, но оно глубоко въелось, засохло и никак не смывалось. Аро заглянул в будущее, но, насколько он мог видеть, пятно оставалось на месте. Ифеджиоку ничего не сказал. Агву надо всеми ними насмехался. Тогда Ала пришла к Эри и велела ему очистить землю, ибо, когда Аро размотал достаточно времени, выяснилось, что земля снова начнет содрогаться, станет мягкой, как море, и его народу придется снова успокаивать ее и укреплять.

Зри сказал: «Но как я узнаю, когда настанет это время? Я — Эри, и я не знаю. Как я скажу им?»

Ала объяснила ему.

Я доставлю их к тебе.

Как ты обещала.

Как я обещала…

Когда она поднялась, небо на востоке уже светлело. Устало идя обратно, она заметила в слабом утреннем свете, как чья-то голова тихонько — украдкой — опускается на циновки из рафии, предоставленные вождем для троих ее спутников. Она снова забралась на кровать и стала искоса оглядывать пространство внутри изгороди, наблюдая за троими мужчинами, один из которых притворялся спящим. Но все трое выглядели одинаково: раскрытые рты, разметавшиеся конечности, смеженные глаза.

Ил менял цвет, голубой и черный уступали место темно-ржавому, по мере того как они удалялись от пределов досягаемости морских прибоев и вода в лагунах и ручьях становилась все менее соленой. Сальвестро зачерпнул ее горстью и плеснул себе в рот. Все еще солоноватая, но не так, как вчера, тем более — как позавчера. Он понимал, что путь их лежит на север.

Среди мангровых деревьев начали показываться веерные пальмы и огромные тополя со странной