Носорог для Папы Римского

каким-то образом отделенную от всех этих оборванцев, беззаботно прыгающую, перескакивающую через кочки в своем незапятнанном белом платье: Амалию, что было невозможно. Прежде всего, она была слишком маленького роста, чтобы Сальвестро мог увидеть ее поверх изрыгавших проклятия голов. К тому же, думал он, ей здесь не место. Нечего ей вмешиваться в эти дела, потому что теперь он знал, куда направляется эта армия и что сделает — или же не сумеет сделать.

Земля начала подниматься. Сальвестро бросил взгляд вдоль берега и увидел плоские болота, прерываемые кучками молодых деревьев, берез и ясеней, но ни малейшего признака того, что остров когда-либо был населен, ни хижин, ни изгородей. Нет, не так, подумал он. До этого здесь обитал некий народ. Вдалеке виднелись гигантский каменный дуб и береговой изгиб. Потом Сальвестро снова посмотрел вперед. Армия растянулась в одну линию. Им некуда было дальше идти, и шум, производимый ими, изменился: боевые кличи и хвастливые угрозы уступали место негромкому ворчанию, обескураженным вскрикам, разочарованным вздохам: эти звуки говорили о том, что цель утрачена, что устремления не воплотились в жизнь и больше их нет. Мало-помалу голоса замирали. Они вынуждены были остановиться на краю, на самой оконечности мыса. И молчали.

Сальвестро протиснулся между ними и посмотрел вниз, в желто-серые воды, лениво плескавшиеся вокруг утеса. Снизу на него уставился Водяной, подражая всем его движениям. Водяной выглядел смехотворно: руки и ноги болтались туда и сюда, а тело висело в воде, меж тем как тело самого Сальвестро покачивалось наверху, на грубом краю утеса, среди сомкнутых рядов армии Льва. Он видел, как растягиваются и искажаются его очертания. Водяной разваливался, разбивался на части, рот его невозможным образом растягивался. Чтобы поглотить его?

Никлот!

Пока еще нет. Люди вокруг него молчат, а их ориентир, к которому они так долго стремились, невидим и недостижим, как бы ни искали они взглядами пропавшие стены и валы, как бы ни прислушивались, пытаясь расслышать гомон голосов, стук шагов, лязг и дребезг утонувшей Винеты…

Сальвестро!

Но они ничего не видят, ничего не слышат. Они повернут обратно. Они доставят сюда камень из далеких каменоломен Бранденбурга, чтобы построить здесь церковь — памятник своему недоумению… Об этом ему рассказывал Водяной. Сальвестро снова мельком глянул на него, а потом стал смотреть во все глаза. И как только он не заметил этого раньше? Водяной был черным.

— Сальвестро, Сальвестро, проснись!

— Никлот, — пробормотал он, открывая затуманенные сном глаза. — Так меня зовут. Или звали.

Перед ним было чье-то лицо, черное, не молодое и не старое, и не лицо Водяного. Юноша, решил он. Диего умолк и, похоже, — Сальвестро моргал, отыскивая на полу точку опоры, чтобы подняться, — стоял на коленях перед трупом. Бернардо стоял с ним рядом, глядя вверх. Потом юноша сказал что-то непонятное, поворачиваясь к кому-то за пределами ямы, и ответа того человека Сальвестро тоже не понял, но узнал его, несмотря на густо раскрашенное лицо и заплетенные в колечки волосы.

— Вылезайте, — сказала Уссе.

Бернардо встревоженно посмотрел на него. Сальвестро медленно поднялся на ноги, но Диего по- прежнему стоял на коленях перед сидящей фигурой.

— Все вылезайте.

Юноша снова обратился к стоявшей над ними женщине. Когда он умолк, Уссе помотала головой.

— Я — слуга короля Нри, — неожиданно сказал Диего, по-прежнему стоя на коленях и обращаясь как к мертвецу, так и к живой женщине у себя за спиной. — Я повинуюсь ему. Я останусь при нем, ибо поклялся ему в верности.

Последовал еще один короткий диалог на местном языке, под конец которого Уссе просто пожала плечами. Сальвестро удивлялся своему пробуждению: как это он мог видеть во сне остров, но проснуться все равно здесь?

— Тогда оставайся, — равнодушно сказала она коленопреклоненному солдату. — А вы двое, — она указала сначала на Бернардо, затем на Сальвестро, — следуйте за мной.

Пыль во дворе походила на белый песок. Крыша Обы, омываемая лунным сиянием, отбрасывала резкую черную тень. За стеной колыхался слабый оранжевый свет, едва видимый отсюда. Факелы ждущих людей, подумал он. Фенену смотрел, как двое белых неуверенно скользнули через массивную деревянную дверь — сначала тот, что поменьше, потом его товарищ.

— Куда они идут? — спросил он у женщины, стоявшей у него за спиной.

Это она отдавала им приказы, говоря с ними на их языке.

— Куда ты их отправила?

И тут раздались крики. Он слышал, как голоса белых перекрывают общий гвалт. Звучали они грубо, словно звериный рык.

— На реку, — ответила Уссе.

Задумайтесь о тройственной природе рек. Исток, течение и устье. Реки укрупняются по мере приближения к морю, расширяются или углубляются, накапливая пожертвования со своих водосборных площадей, которые, в свою очередь, накапливают в себе дожди. Идут дожди — разливаются реки. Эта связь является чисто причинно-следственной — перед нами простейшая система оборота воды, — и поскольку дожди, во всяком случае здесь, являются единожды в год, то можно было бы ожидать однократного ежегодного разлива. Вместо этого река предлагает их дважды в год, большой и малый; полнокровный, рушащий берега неистовый поток, за которым дней через девяносто следует нечто вроде обратного прилива, несильной волны или слабого отзвука, при котором уровень воды повышается на фут или два, а затем опускается… Неопасное и неинтересное явление, известное под названием янгби в окрестностях Иды, где оно иногда уносит какое-нибудь непривязанное каноэ…

Задумайтесь о трижды бедственной природе этой конкретной реки, о разъединениях и сегментах ее верхнего, среднего и нижнего течений. Вершина и хвост текут через леса и саванны, журчат по лощинам и разливаются по руслам, окруженным зеленью и растительностью. Влажный сезон здесь поистине влажен. Середина, однако, протекает через палящую пустыню, извиваясь и испаряясь под ослепительным безоблачным небом. Отсутствие облаков означает отсутствие дождя. Отсутствие дождя означает отсутствие разлива. Эта часть реки не вносит никакого вклада в общее дело, это приживалка, прогибающаяся середина речного амфимакра, всего лишь расстояние, которое должен преодолеть разлив верхнего участка, чтобы достичь нижнего, а разлив нижнего всегда проходит к моменту запоздалого прибытия истощенных вод сверху, после того как минует гарматан. Тогда разлив уже становится не более чем вздутием, аномалией местного масштаба на протяжении всего оставшегося пути. В лучшие годы он способен поднять брызги вокруг скал у Ансонго, но в остальном — более или менее безрезультатен, печальный и бесполезный водный бугор, способный подняться разве что над самыми низкими отмелями…

Не очень высокая, но достаточно широкая песчаная отмель на полпути между Оничей и Асабой обычно служит местом для шумливого рынка. Янгби спешит вниз по течению от Иды, как бы предвкушая, что сможет затопить хоть какую-то землю, смывая рыночных торговок, перекатываясь над невысоким песчаным горбом и тем самым устраивая собственное наводнение…

Но рынок к тому времени обычно уже свернут, причем торговцы ничуть не расстраиваются — они знают, что янгби долго не продлится. Как правило, отмель выглядит пустынным пологим наносом, но только не в этом году. В этом году — нынешней ночью — она кишмя кишит разной живностью, привязанной к плотам.

Здесь есть и козы, и свиньи, и собаки, и крысы. Имеются белки, гекконы, ящерицы и крыланы. В разнокалиберных клетках, сплетенных из ветвей молодых деревьев и слоновьей травы, сидят куры, хохлатые цесарки, птицы-носороги, попугаи и плодоядные голуби. В других клетках содержатся жабы, лягушки, раки-отшельники, бродячие, а также волосатые мангровые крабы. На одном из плотов собраны бабуины, на других — шимпанзе, а еще один служит временным обиталищем для одинокой угрюмой гориллы. Передвижную платформу, собранную из бальсовых бревен, делят между собой три антилопы, а