ставень. Над морем темнело, ветер переменился и дул теперь прямо оттуда. На западе громоздились грозовые тучи. Виолетту снова пробрала дрожь. Она сама, девочка и между ними, как бы в скобках, — полный дом Магдалин, только без клиентов и без Христа. Ее брат рассердился, а затем пришел в ярость, когда Виолетта перераспределила свои доходы, став отсылать меньше денег в его епархию после взятия на попечение этого странноприимного дома. Потребовался целый год, чтобы убедить его прислать священника, который выслушал бы исповеди несчастных созданий. В конце концов приехал какой-то пьянчуга, который всю дорогу похрапывал, отпуская грехи, потом напоил своего мула и отключился в конюшне. Испытав на себе ее гнев, брат пожелал загладить свою вину и отправился, дело совершенно невероятное, в Рим, где обратился с прошением к его святейшеству от их имени, и вернулся с тремястами дукатами, но девочка отказалась принять деньги по причинам, которые не могла или не хотела назвать. Еще одна маленькая тайна в ряду всех прочих. Она появилась во дворе три года назад — беспризорная малышка, бродившая среди нагруженных телег, так как близилось осеннее возвращение в Специю, — и ее привели к хозяйке палаццо, к Виолетте. Рассказ о том, как она здесь оказалась, был запутанной, невероятной фантазией, украшенной леденящими кровь подробностями, которыми обожают пугать самих себя все маленькие девочки, и каждый раз на помощь ей являлся какой-нибудь невообразимый спаситель. У девчушки был хорошо подвешен язык. Некоторые выражения, которые она употребляла, были флорентийскими, но, скорее всего, она просто их услышала где-то и запомнила. Она отвергла все дальнейшие расспросы и сама ни о чем не просила. С Богом она разговаривала по-свойски, и Бог отвечал ей так же. Брат Виолетты, когда ему рассказали о девочке, объявил ее шарлатанкой, но брат Виолетты был крестьянином, в лучшем случае — карнавальным епископом. Виолетта приняла ее к себе в дом, а потом и остальных, что обернулось другой историей, куда более огорчительной и менее таинственной, а главное, настолько затяжной, что глубина милосердия Виолетты все время подвергалась проверке — и милосердие это оказывалось бездонным. Ее маленькая подопечная была чем-то вроде зеркала, отражавшего только хорошее, и, увидев свое отражение, Виолетта полностью преобразилась. Так она это понимала на сегодняшний день.
Когда-то башенка, что в южном углу здания, стояла в одиночестве. Палаццо неуклонно вело на нее наступление: сначала возникли беспорядочно разбросанные хозяйственные постройки, затем — домик неопределенного назначения. Ее дед добавил небольшую часовню и галерею, проходившую над или сквозь вышеупомянутое, но потом галерея эта пала под натиском суровых генуэзских зим и была заменена крытым проходом, по которому сейчас следовала Виолетта, а ранее выстроенные здания стали опорами, зачем-то поднимавшими его высоко над землей. Проход сообщался с башней на половине ее высоты, посредством низкого проема, пробитого в стене. Виолетта бросила взгляд вниз, на выложенную каменными плитами винтовую лестницу. В слишком широкий проем задувал ветер, хлестал морозными порывами. Медленно, размеренно она поднялась. Комната наверху была размером с лестничную площадку, и ветры, дувшие здесь, хотя и освежали в летнюю жару, в любое другое время года щипались и высасывали из тела все тепло, пока Виолетте не начинало казаться, что ее кости выточены изо льда. Но обитательница комнаты будто ничего не замечала.
— Ух!
Она стояла перед окном, выходившим на море, и смотрела поверх воды. На некотором отдалении от берега поднимались белые гребни, и ветер дул все сильнее.
— Ух!
Она подпрыгнула, вскинув руки, — белое платье взметнулось, — перевернулась в воздухе и приземлилась на корточках перед женщиной. Иногда, подумала Виолетта, она похожа на лесного зверька, приручить которого невозможно. А иногда бывает просто маленькой девочкой. Кто она сегодня, неизвестно. Девочка снова повернулась к окну и стала напряженно вглядываться в беспокойное море. Виолетта выждала какое-то время, потом заговорила:
— Амалия.
— Они снова подрались? — спросила девочка своим певучим голосом.
— Нет.
Амалия, не оборачиваясь, кивнула.
Недавно прибыли две новеньких — продрогшие и вымокшие под вечерним проливным дождем, они были обозлены друг на друга. Виолетта заподозрила, что дело дойдет до потасовки. И не зря. Это началось в прачечной, где они сидели, завернутые в одеяла, пока сушилась их одежда — обычное цветастое тряпье. Виолетта оставила их там, отправившись на поиски комнаты для новоприбывших. Неожиданно две голые ведьмы выкатились во двор, визжа и царапаясь. Она увидела сверху, из окна, и поспешила вниз. Драки не были редкостью — их вызывал переход от шумной жестокости города к здешнему спокойствию. Явившись во двор, Виолетта обнаружила лишь безмолвных женщин, вставших кольцом, в центре которого драчуньи уже расцепились и притворялись, что смущены своей наготой, — испуганные и странно безропотные. Среди женщин стояла и Амалия, глазея на дерущихся с любопытством и утихомиривая их непостижимым для Виолетты способом. Такое же происходило и раньше — много раз и при различных обстоятельствах. Ни у кого из женщин это не вызывало вопросов. Лишь она продолжала недоумевать.
— Амалия, что ты делаешь? — спросила она сейчас.
Вместо ответа девочка вдруг снова подпрыгнула, издав то же восклицание, что и раньше:
— Ух!
Ее ноги глухо ударили по деревянному полу, когда она приземлилась.
— Наблюдаю за кораблекрушением, — провозгласила она.
Вздрогнув, Виолетта поспешила к окну. Ветер дул ей прямо в лицо, и от холода у нее защипало глаза. Она уставилась на серое море, которое усердно нагромождало черные холмы воды, а затем снова их разглаживало. За этими холмами вздымались белые гребни воды, а еще дальше виднелось только колыхание мути. Тучи теперь были ближе, чернее и выше. Сегодня ночью разыграется буря, только это и было очевидно. Придется поручить двум женщинам, наиболее заслуживающим доверия, проверить все ставни и двери, прежде чем будет погашен свет. Виолетта посмотрела и налево, и направо, и в сторону приземистого мыса Пунта-Бьянка на севере, и туда, где вогнутый берег встречался с фарватером морского пути на Массу. В самой дали она, как ей показалось, различила начинающийся дождь — надвигающуюся серую пелену. Но корабля нигде не было видно. Она недоуменно посмотрела на девочку, чьи глаза не были устремлены в какую-то определенную точку, но лицо выдавало все признаки оживленности, словно та действительно была свидетельницей объявленной катастрофы. Рот у нее искривился, руки поднялись было к нему, но на полпути замерли, а потом упали. Амалия подалась вперед, затем отшатнулась — видимо, обнаружив какую-то страшную подробность. Она подпрыгнула и снова закричала:
— Ух! Бедные, бедные моряки! Их души похожи… Похожи на ракеты! Такие
Виолетта смотрела вместе с ней с минуту или больше. В первые месяцы после появления девочки она озадаченно хмурилась, когда с уст Амалии срывались странные высказывания. Временами они были неуместны. Иногда казалось, что девочка впадает в подлинное безумие. Когда брат-епископ привез три сотни дукатов, то во время его визита Амалия усердно раскладывала монеты в столбики. Потом она сообщила ему, что их оказалось на семь дукатов меньше, что Иисуса продали за тридцать сребреников, а не за двадцать три и что губы у брата Виолетты похожи на сосиски. После его ухода она мягко пожурила девочку, которая ускакала прочь, распевая: «Сосиска есть сосиска, соси свою сосиску…» Ну и что из этого можно было вывести?
Амалия считала все, что попадалось ей на глаза. Между конюшней и сторожкой у ворот росла семь тысяч пятьсот тридцать одна травинка — точнее, столько их там было на протяжении двух определенных дней в прошлом июне. Она изобретала языки, все слова в которых рифмовались между собой, бегло излагала необычайно сложные описания Бога и на следующий день забывала их. Когда Виолетта указывала ей на такую непоследовательность, та отвергала все возражения, говоря, что таким Бог был вчера, а сегодня Он совершенно другой, после чего пускалась в еще более невероятные объяснения. Будучи бездетной, Виолетта чувствовала, что эта девочка ей ниспослана свыше. Быть может, это не тот ребенок, какой ей нужен. Но с детьми вообще хлопот не оберешься. Первоначальная притворная забота ее брата не скрывала его обычной елейной злобы, но все равно ее допекала. Спроси у себя самой, что она здесь делает, настаивал он, беззастенчиво положив ей на плечо руку. Зачем она здесь, дорогая сестра? За отсутствием лучших доводов она слово в слово повторила последнее из бормотаний девочки. Амалия ждала своего
