свечей. Могу выделить вам парочку, по дешевке. Или у вас есть свечи?»
«Мы хотим отслужить мессу», — сказал отец Йорг, и при этих словах в лице Лаппи засветилось наконец понимание — и, по мнению Сальвестро, что-то еще. Он разглядывал Лаппи, как разглядывал всех трактирщиков на протяжении всего их путешествия — от Штеттина и, вниз по долинам Одера и Нейсе, до Гёрлица, Дрездена, через Хемниц и Цвиккау к Плауэну, затем к Нюрнбергу и Регенсбургу, где Альпы сначала возвышались над ними, затем оказались под ними, а еще позже — позади них, и последовали Пьяченца, Карраро, Витербо… И вот наконец они в Риме. И повсюду — трактирщики.
«Мессу! — воскликнул Лаппи. — Что ж, тогда вам повезло! Сегодня как раз служат мессу в честь Филиппа и Иакова. Сам, бывало, ходил на нее… — Он принялся рассказывать, как пройти. — Прежде всего надо покинуть эти мрачные трущобы и перебраться через реку…»
Сальвестро смотрел, как Лаппи указывает то туда, то сюда. Трактирщики, давно пришел он к выводу, делятся на две категории. Одни — туповатые, по большей части они хранят молчание и склонны к нечастым, но впечатляющим приступам гнева, когда они на людях избивают своих жен и оскорбляют кого ни попадя. Обычно они здоровенные и краснолицые. Другие всегда готовы оказать услугу, подскочить с каким-нибудь предложением или растолковать, как куда добраться. Они внимательны к постояльцам за столом и с радостью вытаскивают из постелей всех своих работников, чтобы те предоставили комнату припозднившимся усталым путникам. Такие обжуливают своих гостей, крадут их пожитки и устраивают неожиданные засады на дороге через час-другой после расставания с постояльцами. Лаппи, подумал Сальвестро, из вторых.
«…перебрались, значит, через реку. Потом идете на север мимо башни Сангуинья, она высоченная и квадратная, но только не спутайте ее с какой-нибудь другой, похожей, потому как нужна вам именно Сангуинья. Держитесь по левую сторону от Читорио, а потом сворачивайте на восток и ступайте мимо Митре, знака там нет, но вы распознаете его по запаху гниющей капусты — в жизни не мог понять, откуда он там берется, — принимаете вправо, переходите виа Лата у Святой Марии, потом снова направо, оказываетесь на пьяцца Колонна, а уж там церковь Сантиссими-Апостоли — прямо перед вами. Предупреждаю: лучше приходить пораньше. Обычно там давка».
«Благодарю вас», — промолвил отец Йорг.
«Там уж месса так месса. — Видно было, что Лаппи готов пуститься в сладостные воспоминания. — Не то что большинство нынешних. Вы уже куда-нибудь ходили?»
Отец Йорг отрицательно помотал головой.
«Ну, ничего. Как говорится, церковь есть блудница, — с прищуром сказал хозяин трактира. — Вот и наслаждайтесь ею».
— Это
— Нет,
Сальвестро не прекращает шептаться с Бернардо. Это темнота склоняет их к перешептываниям.
Монахи, покинувшие трактир, когда уже вечерело, будучи исполнены самых радужных предвкушений, вернулись подавленными, потрясенными, сбитыми с толку. Вульф плакал навзрыд. «Мы отправились туда, чтобы вознести благодарение, — выговаривал ему отец Йорг. — Мы его вознесли. Так что изволь замолчать». Ему бы следовало сказать нечто большее, что-то такое, что позволило бы им воспрянуть духом, подумал Сальвестро. Среди melee[41], устроенной в церкви, Йорг погрузился в себя, слепо глядя перед собой и молясь. Сальвестро смотрел на него, ожидая хоть какого- нибудь знака, повеления, но ничего так и не последовало. Бесстрашно выступил не кто иной, как Герхард, силой принуждая безобразничавших прихожан опускаться на колени. Теперь лицо его выражало безмолвное презрение, а Сальвестро был занят совсем другим — пульсирующей болью от ушибов. Каждый ушел в свои мысли, и, готовясь ко сну в сокрушенном молчании, они избегали смотреть в глаза друг другу, как если бы не справились с неким совместным испытанием, а посему оказались отделенными друг от друга, чтобы каждый переживал свой провал в одиночку. Тишина была насыщена недоумениями и потрясениями, у каждого своими. К Риму они оказались не готовы.
Когда наконец они покинули церковь, то шествие возглавил Герхард, как будто Йорг исчерпал свои силы и проиграл в споре с кардиналом, а не победил, как оно было на самом деле. Бернардо замешкался у дальней стены и присоединился последним к толпе монахов, перестроившейся снаружи. «Глянь, что у меня есть, — довольно пробормотал он, украдкой приподнимая полу куртки и показывая огромный кочан капусты. — Насадился на канделябр, да так там и висел…» Сальвестро разглядывал кочан, недоумевая, почему тот такой мокрый, когда разразился взрыв смеха, нервного и пронзительного. Йорг вышагивал в нескольких ярдах от них и споткнулся о колдобину. Кто-то рассмеялся, вот и все.
Когда погасили свечи, комнату наполнили звуки дыхания бодрствующих монахов. Сальвестро, когда он улегся, не давали покоя его ребра. Одна сторона его лица казалась натянутой и непомерно огромной — так она распухла. Но удары и пинки ничего не означали в сравнении с тем, что за ними последовало.
— Это был он, — шепчет Сальвестро.
Великан ерзает, приводя себя в чувство.
— Кто — он?
— Полковник. В церкви.
Рот у него тоже распух, и шептать очень больно.
Следует недолгое молчание: Бернардо обдумывает услышанное.
— Не он, — говорит он.
— Он.
— Не он.
—
—
После этого кто-то — возможно, приор — шевелится, и оба они умолкают. Сальвестро выжидает, считая бесконечные минуты, а потом снова протягивает руку, чтобы растолкать Бернардо. На сей раз это оказывается еще больнее — плоть, окружающая его ребра, словно окаменела. Но Бернардо уснул и немного погодя начинает храпеть, а Сальвестро из прошлого опыта известно, что храпящего Бернардо разбудить нелегко. По крайней мере, без неистовой встряски здесь никак не обойтись. Сам же он далек от сна, и никого нет с ним рядом, кроме седовласого монстра, вздымающегося из глубин памяти. Ковыляя обратно к Борго, он все оглядывался через плечо, проверяя, не следует ли кто за ними. Когда его сотоварищ спросил, кого это он выискивает, Сальвестро сказал, что никого. И вот теперь оказывается, что Бернардо его не узнал.
И неудивительно — Бернардо невежествен. Сальвестро и сам невежествен, но его невежественность совсем другого рода. Полковника Диего не раз видел всякий, кто выжил тем летом на марше от Болоньи к Прато. В отличие от многих командиров, ехал он налегке, без сопровождения. Его палатка, постельные принадлежности и доспехи перевозились в обозе, а все остальное было при нем. Он скакал взад-вперед на быстром и выносливом чалом коне, всегда просто одетый, всегда при шлеме, а седельные его мешки топорщились от разного снаряжения. Среди мягких очертаний долины Мугелло он служил своего рода подвижным ориентиром, и его появления и исчезновения отмечались всеми — почти невольно. Даже сицилийцы, будучи спрошены, где в этот день находился такой-то из их соотечественников, могли, не оглядываясь, ответить, что тот был ближе к голове колонны, «примерно в броске камня от полковника» или «примерно там, где сегодня полковник проскакал на другую сторону колонны, сразу за пушкой». Он держался на пологих склонах долины, то с одной стороны, то с другой. Иной раз он исчезал, не показываясь бoльшую часть дня, и тогда люди начинали спрашивать друг у друга, не видел ли кто полковника, или сердито восклицать: «Куда, черт возьми, подевался этот клятый полковник?» — словно тот опаздывал на
