- Как сказать, - отозвался Дойс, кладя ему руку на плечо. - Мне эти попытки дорого обошлись, мой друг. Они меня состарили, извели, вымотали, обескуражили. Когда не видишь конца несправедливостям, которые приходится терпеть, характер от этого не улучшается. Мне кажется, кстати, что и на вас уже оказали свое действие чиновничьи увертки и проволочки; у вас утомленный вид.
- К тому есть личные причины, - сказал Кленнэм. - Чиновники тут ни при чем. Они еще не успели умерить меня.
- Так вы не хотите исполнить мою просьбу?
- Ни в коем случае, - отвечал Кленнэм. - Стыдно было бы мне так быстро бежать с поля битвы, когда человек старше меня и более кровно заинтересованный мужественно сражался столько лет.
Видя, что его не переубедишь, Дэниел Дойс сердечно пожал ему руку и вместе с ним спустился вниз, бросив прощальный взгляд на станки и машины. Он направлялся в Саутгемптон, где должен был присоединиться к своим попутчикам, и у ворот стояла дорожная карета, полностью оснащенная для этого путешествия. Вокруг толпились рабочие, вышедшие пожелать счастливого пути своему хозяину, которым они явно гордились. 'В добрый час, мистер Дойс! крикнул один из них. - Куда бы вы ни заехали, везде сразу разберут, что за человек им попался: и машину-то знает, и его машина знает, и до дела охоч, и на все руки мастер, и уж если это не настоящий человек, так где его и искать, настоящего-то!' Эта речь, произнесенная хриплым баском из задних рядов, была встречена троекратным 'ура', и оратор, за которым прежде не знали подобных талантов, прославился на всю жизнь. Не успело последнее 'ура' отгреметь, как Дэниел растроганно воскликнул: 'Прощайте, друзья!' И карета исчезла с такой быстротой, словно сотрясение воздуха выдуло ее из Подворья Кровоточащего Сердца.
Мистер Баптист, как лицо, облеченное доверием (за которое этот маленький человечек умел быть благодарным), тоже был среди рабочих и вместе со всеми кричал 'ура' в меру своих скромных способностей иностранца. Известно, что нет на земле людей, которые бы так умели кричать 'ура', как англичане, когда они всерьез возьмутся за дело; дружный хор многих глоток воодушевляет и сплачивает их, точно голос всех предков, начиная от Альфреда Саксонца *, точно шелест исторических боевых знамен. Мистер Баптист, подхваченный этим могучим вихрем, долго не мог отдышаться и прийти в себя, даже когда Кленнэм позвал его наверх прибрать книги и бумаги.
Артур стоял за своей конторкой, задумчиво глядя в освещенное солнцем окно, и на душе у него было грустно, как всегда бывает после проводов; эта грусть, это щемящее чувство пустоты, сопровождающее любую разлуку, словно служит предвестием той Великой Разлуки, тень которой нависает над каждым из нас. Вскоре, однако, его праздно блуждавшие мысли вернулись к предмету, который больше всего занимал их последнее время, и он в сотый раз стал перебирать в памяти все подробности того вечера, когда он у матери встретился с Бландуа. Снова этот загадочный человек обгонял его на кривой темной улочке, снова Артур следовал за ним и терял его из виду, неожиданно находил во дворе материнского дома и вместе с ним дожидался у запертых дверей.
Кто там шагает в поздний час? Кавалер де да Мажолэн.
Кто там шагает в поздний час? Нет его веселей.
Не первый раз вспоминался ему этот куплет детской песенки, который тогда напевал незнакомец; но, поглощенный своими думами, он не заметил, что повторил его вслух - и потому вздрогнул от неожиданности, когда чей-то голос пропел следующий куплет:
Придворных рыцарей краса Кавалер де ла Мажолэн,
Придворных рыцарей краса, Нет его веселей!
Это Кавалетто, думая, что он остановился, не зная, как дальше, услужливо подсказал ему слова и напев.
- А, вы знаете эту песенку, Кавалетто!
- Per Bacco! {Черт подери (итал.).} Еще бы, сэр! Кто же ее не знает во Франции! Я сотню раз слышал, как ребятишки поют ее за игрой. В последний раз, когда ее привелось мне слышать, - добавил мистер Баптист, который, вспоминая о родине, всегда начинал строить фразы по образцу родной речи, ее пел нежный, детский голосок. Такой милый, совсем ангельский голосок. Altro!
- В последний раз, когда мне привелось ее слышать, - сказал Кленнэм, ее пел голос, в котором ничего ангельского не было. Скорей наоборот. - Он сказал Это больше для себя, чем для собеседника, и так же для себя повторил сказанные тогда незнакомцем слова: 'Громы и молнии, сэр, нетерпение - мое природное свойство!'
- Ай! - вскричал Кавалетто, ошеломленный, и вся краска сбежала с его лица.
- Что с вами?
- Сэр, знаете ли вы, где я последний раз слышал эту песенку?
С живостью, свойственной ему от природы, он пальцами стянул глаза к переносице, очертил в воздухе большой крючковатый нос, растрепал волосы, надул верхнюю губу, изображая густые усы, и закинул на плечо полу воображаемого плаща. Разыгрывая эту пантомиму с быстротой, недоступной представлению тех, кому не случалось наблюдать итальянских крестьян, он еще ухитрился изобразить на своем лице странную и зловещую улыбку. Но мгновение спустя он уже опять был самим собой и растерянно глядел на своего покровителя.
- Ради всего святого, что это должно означать? - спросил Кленнэм. - Вы знаете человека по фамилии Бландуа?
- Нет! - сказал мистер Баптист, энергично тряся головой.
- Но вы только что изображали кого-то, кто вместе с нами слушал эту песенку, не так ли?
- Да! - сказал мистер Баптист, столь же энергично кивая головой.
- Так разве этого человека звали не Бландуа?
- Нет! - сказал мистер Баптист. - Altro, altro, altor! - К движению головы он присоединил движение указательного пальца, и то еще протест казался ему недостаточно выразительным.
- Погодите! - воскликнул Кленнэм и, достав афишку, разложил ее на конторке. - Он это или не он? Вы поймете, если я прочитаю вам вслух?
- Пойму, пойму. Все пойму.
- Но вы и глазами следите тоже. Подите сюда и смотрите, что я читаю.
Мистер Баптист стал подле Артура и, быстро водя глазами по строчкам, с нетерпением выслушал все от начала до конца, после чего с силой прихлопнул афишку обеими ладонями, точно хотел раздавить какое-то ядовитое насекомое, и, повернувшись к Артуру, крикнул:
- Он! Он самый!
- Кавалетто! - с большим волнением сказал Кленнэм. - Вы не знаете, как это для меня важно! Скажите, где вы повстречались с этим человеком?
Мистер Баптист, явно смущенный вопросом, медленно снял руки с афишки, попятился на несколько шагов, сделал вид, будто стряхивает с рук пыль, и, наконец, через силу ответил:
- A Marsiglia - в Марселе.
- Что он делал там?
- Сидел в тюрьме. Он - altro! - Мистер Баптист снова приблизился и договорил шепотом: - Он убийца!
Кленнэм отшатнулся, как от удара - слишком страшным было это слово в применении к человеку, с которым имела дела его мать. А Кавалетто между тем упал на одно колено и, отчаянно жестикулируя, умолял, чтобы ему позволили объяснить, каким образом он очутился в такой чудовищной компании.
Он чистосердечно рассказал Кленнэму о том, как он угодил в тюрьму за контрабандные делишки, но, выйдя на волю, твердо решил больше ничем подобным не заниматься. Как однажды в харчевне 'Утренняя Заря', в городе Шалоне на Соне, он был среди ночи разбужен человеком, который оказался тем самым убийцей, его сотоварищем по марсельской тюрьме; как этот убийца предложил ему продолжать путь вместе; как ужас и отвращение заставили его тайком убежать из харчевни на рассвете и как с той поры он живет в постоянном страхе, что убийца разыщет его и опять станет навязывать ему свою дружбу. В течение всего рассказа он с особенным выражением упирал на слово 'убийца', каждый раз заставляя Кленнэма содрогаться; а дойдя до конца, вдруг вскочил, вцепился снова в печатный листок с горячностью, которая у любого уроженца северных широт служила бы несомненным признаком умопомешательства, и завопил: 'Это он! Это он, убийца!'
