этот, должно быть, когда-то подняли над землей на огромную высоту и уронили, раздробив на тысячу кусков, не вызывает улыбки. Даже от этой шутки веет невыносимой тоской.
Дороги стекаются в столицу со всех сторон света, кроме северо-запада, и приносят особую, энергичную крепость провинции и грубоватое деревенское добродушие, без чего Париж, обреченный вариться в собственном соку, пожалуй, был бы окончательно ввергнут в хаос, сумятицу и лень и со временем обратился бы в кучу мертвых камней, как Финей со своими воинами на брачном пиру сына Данаи. Где-то в самых глубинах подсознания, готового вот-вот стать коллективным бессознательным, столица ощущает этот унизительный факт, переплавляя свою ущербность в надменное высокомерие. Артерии, по которым струится с окраин в центр города жизненная сила, постепенно сужаются, приближаясь к своей цели; все гуще толчея повозок, кабриолетов, карет; вот они уже начинают сталкиваться под раздраженную, злобную ругань возчиков и наконец ныряют в лабиринты улиц столицы. Центр окольцован настоящим крепостным валом из отбросов и мусора, который растет день ото дня, и город кажется обнесенным стеною очарованным садом, где бродят бледные юноши, томимые призрачной мечтой о греховных прелестях арабских ночей, и одичавшие апельсиновые деревья тщетно роняют огромные перезрелые плоды — протянутые руки и алчущие рты остаются пустыми: они не заметят, если все вокруг обратится в прах, они живут в миражах. Париж — город любовников. Карета въехала в столицу по Рю-де-Севр, замедлив ход, чтобы двигаться вровень с гуртовщиками и извозчиками. Джульетта прижала лицо к стеклу, стараясь рассмотреть внезапно обрушившийся на них город, упираясь взглядом в остроконечные крыши и шпили. Карета миновала высокие ворота и покатилась по улицам, на которых толпились цветочницы, сочинители писем, пирожницы, торговцы маринованной селедкой. Знакомый запах всколыхнул воспоминания. На Рю- Нотр-Дам-де-Виктуар карета поехала медленнее.
Дом в четверти мили отсюда, на той стороне Монмартра, во дворике Рю-де-Бу-дю-Монд. Чтобы войти в него, надо было пересечь двор. Карета въехала в массивные ворота, сразу затворившиеся за ней, и перед путниками предстал трехэтажный оштукатуренный особняк с низкими окнами, защищенными решетками, которые были вмурованы в каменные стены. Лакеи уже стояли наготове, чтобы разгрузить багаж. Джульетта ступила на землю, неожиданно оказавшуюся твердой и совсем настоящей, окончательно почувствовав себя в Париже: вот оно, возвращение.
Следом за ней из кареты неторопливо выбрался ее спутник. Они отправились в путь на рассвете, а теперь уже было далеко за полдень. Жак увидел, что девушка, обойдя экипаж, быстро отдает какие-то приказания по-французски, видимо, торопя людей, выгружающих чемоданы, и нетерпеливо постукивает по стенке кареты. Жак уже замечал, что бурная деятельность у нее резко сменялась периодами странного оцепенения, из которого вывести ее можно было разве что резким окриком. «Да, Кастерлей здесь поработал», — подумал он. А может быть, причина была в чем-то другом, в прошлом, о котором он мог только догадываться. Дорога утомила его до полного изнеможения, хотя по сравнению с предыдущим путешествием это прошло совсем гладко. Он устал, но это будет его последняя поездка — если все пройдет хорошо.
— Иди сюда! Ты забыла! — позвал он Джульетту, и та, повернувшись к нему, на миг застыла с таким выражением лица, будто ее поймали на месте преступления. Еще одно клеймо Кастерлея! Жак показал на ее дорожную сумку, оставленную на сиденье кареты. Старая холщовая дешевка. Всю дорогу от Сент-Хелиера она прижимала к себе эту сумку с выцветшими голубыми цветами. Она совсем не гармонировала с изящным дорожным костюмом девушки.
Конюхи распрягли лошадей. Джульетта вошла в дом, и служанки присели перед ней в реверансе. В воздухе висел тонкий запах пыли. Где-то в глубине дома звенели ведра и стучали швабры. Дом долго пустовал и вот наконец дождался жильцов.
Они с Жаком станут его обитателями, не считая прислуги. Жак куда-то исчез. Джульетта стояла в вестибюле рядом со своими чемоданами, и лакей молча ждал ее на нижней ступеньке лестницы. Это было так знакомо: десятки, а может быть, сотни таких же вестибюлей, холодные, пустые, гулкие залы с алебастровыми колоннами, черными лаковыми японскими вазами и замысловатой лепниной, где она так же стояла в ожидании слуги, который проводит ее в ее комнаты в тишине, нарушаемой лишь звуком их шагов.
На этот раз ожидала не она, а лакей, вот и вся разница. Лакей взял ее чемоданы и отнес наверх в комнату, где уже находилась горничная, присевшая в реверансе и тут же начавшая разбирать ее вещи. Джульетта стояла, прижав к груди холщовую сумку. Высокие окна ее комнаты выходили на юг, и отсюда открывался вид на город с уступами крыш, похожими на лестницы, вид на реку и шпиль Нотр-Дам, а дальше все терялось в сгущающихся сумерках. Между ее наблюдательным пунктом и шпилем лежал Рынок Невинных, а за ним — лабиринт улочек и переулков, ограниченный дорогой Сен-Дени и Пристанью Кожевников. Джульетта знала в этом квартале каждую улицу, каждое дерево и каждый закуток и все безымянные проулки между зданиями каких-то контор, ведущие в безлюдные запущенные скверики и на пустыри. Там прошло ее детство, там она с другими детьми облазала каждый закоулок, от них вечно пахло речной сыростью и тиной; тогда у нее были сбитые в кровь коленки, а волосы подрезаны коротко, как у мальчишки, но разве это ее заботило! Они пускали кораблики в канавах и бежали рядом, наблюдая, как они плывут по течению и наконец падают в реку, и громко кричали, когда суденышко расплющивалось о камни возле моста Неф. Мать частенько поколачивала ее, но она уже не помнила, за что ей доставалось. Давно исчезнувшая
— Мадемуазель?
— Да-да, идите!
Горничная закончила разбирать чемоданы и вышла. Джульетта бросила взгляд на свое отражение в трюмо между окнами. Конечно, ее привезли сюда с какой-то особой целью. Виконт, разумеется, знал, зачем ей нужно возвращаться в Париж, но их отношения так изменились, что Джульетта понимала, насколько бесполезно задавать какие-то вопросы. Она ничего не спросила уже в тот день, когда карета доставила их на пристань, где стоял уже готовый к отплытию корабль, и виконт беседовал с Жаком, а она смотрела на них в окно. Потом виконт направился к кораблю, а Жак отвез ее обратно домой. Отъезд виконта обострил в ней смутное ощущение предательства: она уже чувствовала, что их отношения вступили в новую фазу. Близился и ее отъезд: до нее уже доносились звяканье упряжи и стук колес. Джульетта опять вспомнила озеро. Вода была такой холодной, и она окрасилась кровью, и человек (тогда она не знала, кто он) перевернулся в мелкой воде, и всплыла кисть руки, окровавленная, разодранная в клочья, и ей показалось, что собаки сейчас бросятся на ее обнаженное тело, стоящее в воде, которая тянула ее вниз, словно на лодыжках были привешены гири. Кастерлей с того дня все больше становился просто виконтом, а не
— Видения? — переспрашивал
— Он чувствует всякие вещи. Он верит в то, что это правда…
— Что за вещи? — уточнял
Потом она позвала Ламприера в библиотеку. Потом было озеро. Человек переворачивается на мелководье, свора рвет его тело зубами. Потом, что было потом?
Письмо, полученное из Лондона.
