Но лишь только маленький Джейкоб увидел своего брата и, потянувшись обнять его, убедился, что брат не сделал ни шагу вперед и стоит держась за решетку, опустив голову на руки, он разразился жалобным плачем, после чего мать Кита и мать Барбары, которые до сих пор кое-как сдерживались, залились слезами и зарыдали с новой силой. Бедняга Кит не стерпел и тоже заплакал, и несколько минут никто из них не мог выговорить ни слова.
Во время этой печальной паузы тюремщик продолжал с довольной ухмылкой читать газету (очевидно, добравшись до юмористической статейки), потом вдруг поднял от нее глаза, чтобы прочувствовать какую-то особенно замысловатую остроту, и тут впервые обнаружил, что рядом с ним плачут.
— Сударыни, сударыни! — сказал он с удивлением. — Советую вам не терять времени попусту, его у вас не так уж много. Я мальчугана уймите, чтобы не ревел. Это здесь не полагается.
— Я его несчастная мать, сэр, — с рыданием в голосе проговорила миссис Набблс, смиренно приседая перед суровым стражем. — А это его брат, сэр. О господи, господи!
— Ну, что ж поделаешь, — сказал тюремщик, складывая газету на коленях, чтобы приступить к следующему столбцу. — Ваш сын не первый и не последний сюда попал. И нечего вам голосить попусту.
С этими словами он снова углубился в чтение. Тюремщик этот был вовсе не плохой и не жестокосердный человек. Просто у него выработалась привычка смотреть на уголовные преступления как на своего рода болезнь, вроде скарлатины или рожи, — кто заразился, а кто нет, все дело случая.
— Кит! Сыночек! — воскликнула миссис Набблс, когда мать Барбары предупредительно освободила ее от малыша. — Вот где мне довелось тебя увидеть!
— Мама! Неужто ты веришь тому, в чем меня обвиняют? — прерывающимся голосом проговорил Кит.
— Я? — вскрикнула несчастная женщина. — Чтобы я этому поверила? Да кому знать, как не мне, что ты за всю свою жизнь не сказал ни одного лживого слова, не совершил ни одного дурного поступка! Да разве мой сынок заставил меня пролить хоть одну слезу, если не считать тех слез, что я проливала от жалости к нему, когда он голодал, — но опять же как голодал — без единой жалобы, никогда духом не падал и так обо мне сам заботился, что я, бывало, забуду про свою нищету, радуясь его доброму детскому сердцу! Кит! Да никогда в жизни я этому не поверю! — Ну, мама, — воскликнул Кит и с такой силой схватился за решетку, что она затряслась, — тогда, что бы со мной ни случилось, я все снесу и у меня останется хоть капля утешения — вспоминать твои слова!
Тут несчастная женщина снова зарыдала; глядя на нее, расплакалась и мать Барбары, и к ним чуть слышно присоединился маленький Джейкоб, который к этому времени успел справиться с путаницей в мыслях и понял более или менее отчетливо, что Кит при всем своем желании не сможет пойти погулять с ним и что за этой решеткой нет ни птиц, ни львов, ни тигров, ни других диковинок животного царства, а есть только посаженный туда брат.
Вытерев глаза (и в то же время еще больше увлажнив их), мать Кита подняла с пола маленькую корзинку и обратилась в тюремщику со смиренной просьбой выслушать ее. Тюремщик, который как раз смаковал какую-то особенно интересную шутку, предостерегающе поднял руку, чтобы ему, упаси боже, не помешали, и не опустил ее до тех пор, пока не дочитал статейки до конца. Некоторое время он сидел молча, ухмыляясь во весь рот и словно говоря: «Ну и шутник этот писака, ну и забавник!», и, наконец, спросил, что миссис Набблс угодно.
— Я принесла ему поесть, — ответила она. — Можно, сэр?
— Можно. Это не запрещается. Когда будете уходить, оставьте корзинку мне, а я велю снести ее к нему в камеру.
— Нет, сэр, уж будьте настолько любезны… не сердитесь, сэр. Ведь я его мать, а у вас тоже была когда-то матушка… мне бы самой посмотреть, как он будет есть, тогда я бы ушла отсюда хоть немного успокоившись.
И опять из глаз у матери Кита, и у матери Барбары, и у Джейкоба хлынули слезы, тогда как малыш заворковал и засмеялся что было сил, явно уверенный в том, что всю эту веселую игру затеяли с одной- единственной целью — доставить ему удовольствие.
Тюремщик, видимо, счел такую просьбу несколько странной и даже из ряда вон выходящей, но тем не менее отложил газету в сторону, подошел к матери Кита, взял корзину и, посмотрев, что там находится, отдал ее Киту, после чего вернулся обратно на свое место. Как мы легко можем себе представить, арестанту было не до еды, но он сел прямо на пол и стал уписывать принесенные гостинцы за обе щеки, а мать провожала каждый кусок, отправляющийся к нему в рот, всхлипываниями и слезами, правда не такими уж горькими, потому что это зрелище все же принесло ей некоторое удовлетворение.
А Кит ел и, волнуясь, расспрашивал мать о хозяевах — как они отзывались о нем? Но ему удалось узнать лишь то, что накануне вечером, уже совсем поздно, мистер Авель сам приехал к его матери, очень осторожно и мягко рассказал ей все, однако насчет того, виновен Кит или нет, не обмолвился ни словом. Бедняга только набрался храбрости спросить мать Барбары о Барбаре, как вдруг рядом с ним появился тот тюремщик, что привел его сюда, второй вырос позади его гостей, а третий, сидевший между решетками, выпалил единым духом: «Пера кончать! Следующий!», и снова уткнулся в газету. Кит тут же вышел, унося с собой прощальное благословение матери и пронзительный вопль маленького Джейкоба, а когда он пересекал тюремный двор в сопровождении своего конвоира, к ним подошел другой местный страж с кружкой пива в руках.
— Это Кристофер Набблс, которого посадили вчера за кражу? — спросил он.
Конвоир подтвердил, что это тот самый молодчик и есть.
— Тогда вот тебе пиво. Ну, чего глаза вытаращил? Оно не стреляет.
— Простите, сэр, — сказал Кит. — Кто же его мне прислал?
— Твой приятель, — ответил страж. — Он распорядился, чтобы тебе каждый день выдавали по кружке. И будем выдавать, пока не перестанут платить.
— Мой приятель? — повторил Кит.
— У тебя, я вижу, совсем ум за разум зашел, — сказал тюремщик. — Вот еще записка от него. Получай.
Кит взял и записку и, когда его снова заперли в камере, прочел следующее: «Приложи сию чашу к устам. В каждой капле найдешь ты спасенье от зол и от бед. Вспомни, вспомни о кубке, что искрился в длани Елены.[85] То был лишь плод воображенья, а это настоящее (фирма Барклей и Кь). Если посмеют присылать выдохшееся, советую обратиться с жалобой к смотрителю. Р.С.».
— Р.С., — после некоторого раздумья сказал Кит. — Наверно, это мистер Ричард Свивеллер. Ну что ж, большое ему спасибо за его доброту!
Глава LXII
Слабый красноватый огонек на пристани Квилпа, моргавший точно глаз, воспаленный ночным туманом, уведомил мистера Самсона Брасса, который осторожными шагами пробирался к дощатой конторе, что ее блистательный владелец, а его уважаемый клиент, сидит у себя и, по всей вероятности, со свойственной ему кротостью терпеливо ждет минуты свидания, назначенного с мистером Брассом в этой светлой обители.
— Проклятое место! Самый раз шататься тут по ночам! — пробормотал Самсон, в двадцатый раз споткнувшись о валявшиеся повсюду доски и потирая ушибленную ногу. — Этот мальчишка, наверно, с вечера раскидывает тут всякий хлам, и каждый раз по-новому, чтобы люди ушибались да калечились. А если не он, так его хозяин, что даже более вероятно. Терпеть не могу приходить сюда без Салли. С ней спокойнее, она одна стоит десятка мужчин.
Воздав должное своей обольстительной сестрице, мистер Брасс остановился и неуверенно посмотрел сначала на освещенное окно конторы, потом назад, в темноту.
— Любопытно, чем он сейчас занят? — пробормотал стряпчий себе под нос, вставая на цыпочки и стараясь разглядеть, что происходит в конторе, хотя на таком расстоянии сделать это было просто невозможно. — Пьет, наверно, поддает сам себе жару, распаляет свою злобу и коварство. Побаиваюсь я приходить сюда без провожатых, когда у него накапливается большой счет. Ему ничего не стоит придушить меня и тихонько спустить в реку во время прилива — все равно что крысу убить. Пожалуй, еще радоваться будет: вот, мол, как подшутил!..
