По-прежнему моргая обоими красными глазками сразу — но скромно и ничем не показывая своего торжества, — мистер Венус сложил бумагу, оставшуюся у него в руке, запер в ящик позади себя, а ключ положил в карман. После этого он предложил:
— Чашку чаю, компаньон?
На что мистер Вегг ответил:
— Спасибо, компаньон, — и чай был заварен и разлит по чашкам.
— Дальше возникает вопрос, — сказал Венус, дуя на блюдечко с чаем и глядя поверх него на своего поверенного и друга, — в каком направлении теперь действовать?
На этот счет Сайлас имел сказать очень многое. Сайлас позволил себе напомнить своему другу, брату и компаньону о волнующих эпизодах, которые они читали нынче вечером; о параллели между ними и покойным владельцем «Приюта», которую явно проводил в уме мистер Боффин, о теперешних обстоятельствах в «Приюте», о фляге и о шкатулке. О том, что будущность его друга и брата, а также и его самого, очевидно, обеспечена, потому что им стоит только назначить цену этому документу и получить деньги с баловня фортуны и ничтожного червя, который теперь гораздо более похож на червя, нежели на баловня. О том, что, по его мнению, цену эту можно определить одним-единственным словом, и это слово «пополам!». О том, что возникает поэтому вопрос, когда именно крикнуть: «Чур, пополам!» О том, что он может рекомендовать план действий, с одной только оговоркой. О том, что этот план действий состоит в том, что им следует терпеливо выжидать; они допустят, чтобы насыпи постепенно срыли и свезли, а сами тем временем воспользуются случаем последить за работами; то есть, по его мысли, рыть и копать будут за чужой счет, а они могут еженощно исследовать уже перекопанный мусор для своих личных целей, а уже после того как мусор вывезут и они воспользуются этим случаем для своих выгод, только тогда, и никак не раньше, они нападут на баловня и червя, как снег на голову. Но тут-то и вступает в силу оговорка, на что он и обращает особое внимание своего друга, брата и компаньона. Никак нельзя допустить, чтобы червь и баловень захватил хотя бы часть состояния, которое они теперь вправе считать своим. После того как он, мистер Вегг, увидел, что баловень фортуны норовит воровским манером удрать с флягой, а ее драгоценное содержимое так и остается неизвестным, — он, Вегг, считает его просто за грабителя и, если бы не мудрое вмешательство друга, брата и компаньона, конечно, отнял бы у него награбленное. Поэтому он предлагает оговорку такого рода, что если баловень опять вернется таким же манером и, по наблюдении, при нем будет обнаружено еще что бы то ни было, меч, занесенный над его головой, немедленно будет ему предъявлен, его со всей строгостью допросят обо всем, что ему может быть известно, а потом они, его хозяева, будут держать его в самом унизительном нравственном рабстве и зависимости до тех пор, пока не сочтут нужным дозволить ему откупиться на свободу ценой половины его достояния. Если же, прибавил Вегг в заключение, он ошибся, потребовав только половину, то он надеется, что друг, брат и компаньон, не колеблясь, поправит его ошибку и укорит его за слабость. Может, гораздо более сообразно с положением вещей потребовать две трети; более сообразно с положением вещей потребовать даже три четверги. По этим пунктам он всегда готов пойти на уступки.
Мистер Венус, во время этой речи успевший уделить свое внимание и трем блюдечкам чаю, одному за другим, выразил свое согласие со всем вышеизложенным. Вдохновившись его согласием, мистер Вегг простер вперед правую руку и объявил, что эта рука еще никогда… Не вдаваясь в частности и не отрываясь от блюдечка с чаем, мистер Венус, по всем правилам вежливости, кратко выразил свою уверенность в том, что эта рука никогда еще не… Однако удовольствовался тем, что только взглянул на нее, а к сердцу прижимать не стал.
— Брат, — произнес мистер Вегг после того, как между ними установилось счастливое взаимопонимание, — мне хотелось бы спросить вас кое о чем. Помните тот вечер, когда я впервые заглянул сюда и застал вас омывающим в чае ваш мощный ум?
Продолжая чаепитие, мистер Венус кивнул в знак согласия.
— И вот вы сидите на том же месте, сэр, как будто никогда с него не сходили! — продолжал Вегг, глубокомысленно и восхищенно. — Вы сидите, сэр, с таким видом, будто можете выпить сколько угодно этого благоуханного напитка! Вы сидите, сэр, окруженный своими произведениями, и кажется, будто вас только что попросили исполнить «Родина, милая родина»[10], чтоб доставить обществу удовольствие, и вы на это согласились!
Как бы тут ни было жутко, — прибавил мистер Вегг прозой, обводя взглядом мастерскую, — но если принять все во внимание, так лучше места не сыщешь.
— Вы сказали, что хотите о чем-то спросить, а ведь ни о чем не спросили, — очень нелюбезно заметил Венус.
— Вы были расстроены в тот вечер, — сказал Вегг, выражая соболезнование, — ну, а теперь как обстоит дело? Идет на лад или нет?
— Она не желает, — отвечал мистер Венус тоном, комически соединявшим упрямое негодование с нежной меланхолией, — чтобы ее равняли, вы знаете с чем. Ну, и говорить больше не о чем.
— Ах, боже мой, боже мой! — воскликнул Вегг со вздохом, делая вид, будто вместе с ним глядит на огонь, а сам глядя на Венуса. — Вот каковы женщины! А ведь я помню, как вы сказали в тот вечер — вы сидели вон там, а я сидел вот здесь, — в тот вечер, когда вы только что потеряли душевное спокойствие, вы сказали, что интересовались тем самым делом. Вот какое совпадение!
— Ее отец, — начал Венус и остановился, чтобы отхлебнуть еще глоток чаю, — ее отец был в нем замешан.
— Вы, мне кажется, не назвали ее по имени? — произнес Вегг задумчиво. — Нет, в тот вечер вы не назвали ее но имени.
— Плезент Райдергуд.
— В самом деле! — воскликнул Вегг. — Плезент Райдергуд. Радость! Есть что-то трогательное в этом имени — Плезент — Радость. Боже мой! Имя как будто выражает, чем она могла бы стать, если б не сделала того далеко не радостного для вас замечания — и чем она не стала, именно потому, что произнесла эти слова. Мистер Венус, если я вас спрошу, как вы с ней познакомились, не прольет ли это бальзама на ваши раны?
— Я был тогда в гавани, — сказал Венус, делая еще глоток чаю и уныло щурясь на огонь, — искал попугаев, — и, сделав еще глоток, он замолчал.
Мистер Вегг, чтобы оживить его воспоминания, намекнул:
— Вряд ли вы собирались охотиться на попугаев, сэр, в английском-то климате?
— Нет, нет, нет, — с раздражением сказал Венус. — Я был в гавани, искал попугаев, которых привозят с собой моряки; хотел купить для чучел.
— Да-да-да, сэр?
— А еще искал, не найдется ли хорошенькой парочки гремучих змей, чтобы препарировать для музея, — и тут мне было суждено повстречаться с ней и иметь с ней дело. Это было как раз в тот день, когда на реке сделали эту находку. Ее отец видел, как эту самую находку взяли на буксир. Много было на этот счет разговоров, я и зашел к ней под благовидным предлогом, чтобы поближе познакомиться, и с тех пор стал совсем не тот. И даже в костях у меня нет уж той крепости, а все потому, что я только о ней и думаю. Если бы мои кости принесли ко мне в разобранном виде, чтоб я их собрал, я бы даже не решился признать их за свои. До того меня это сокрушило.
Мистер Вегг, видимо охладев к рассказу, особенно пристально взглянул на одну из полок в темном углу.
— Как же, я помню, мистер Венус, — начал он тоном дружеского сострадания, — ведь я помню каждое ваше слово, сэр, помню, вы сказали в тот вечер, что у вас там, наверху… — а потом еще такие слова: «Э, да все равно».
— Попугай, что я у нее купил, — сказал Венус, уныло подняв, а потом опустив глаза. — Да, там он и лежит на боку весь высохший, вроде меня, только что в перьях. Духу не хватило сделать из него чучело, так и не смог, а теперь и подавно не смогу.
Лицо Сайласа вытянулось, и про себя он послал этого попугая в места более чем тропические, а затем,
