— Да, друг мой?
— Больно я тебя колотила своим отвратительным капором? — громким шепотом спросила она.
— Да нет, пустяки, друг мой.
— А за ноги я тебя щипала, папа?
— Так, самую малость, моя любимица.
— Папа, ты правда все мне простил? Прости, папа, умоляю тебя! — Не то посмеиваясь над ним, не то плача, Белла взывала к нему так мило, так весело, так неотразимо и с такой искренностью, что херувим сделал умильную гримасу, будто его дочка была все еще маленькой, и сказал:
— Какая ты у меня глупышка!
— Прощаешь, папа, за все, за все прощаешь?
— Да, моя радость.
— И тебе не грустно уезжать одному, папа, тебе не кажется, что мы от тебя отступились?
— Да господь с тобой, жизнь моя! Нет, нет!
— До свидания, папочка! До свидания!
— До свидания, родная! Уведите ее, Джон, поезжайте домой.
И, опершись на руку мужа, Белла пошла вместе с ним по розовой дорожке, которую милостиво бросило им под ноги заходящее солнце. Ах! Выпадают же на нашу долю дни, ради которых стоит и жить и умереть! И как весело поется в одной старинной мудрой песенке: «Любовь, любовь, одна любовь повелевает миром!»[30]
Глава V,
где говорится о супруге нищего
Гнетущая мрачность, с которой миссис Уилфер встретила мужа по его возвращении со свадьбы, так громко постучала в дверь херувимской совести и так ударила в херувимские ноги, что люди менее озабоченные, чем наша трагическая героиня, ее дочь мисс Лавиния и почтенный друг дома мистер Джордж Самсон, видя столь шаткое состояние души и тела преступника, могли бы заподозрить тут что-то неладное. Но поскольку мысли всех троих были целиком поглощены свершившимся событием — замужеством Беллы, на долю перепуганного заговорщика, к счастью, не осталось ничего, и этому удачному обстоятельству, а никак не самому себе, он и был обязан своим спасением.
— Р. У., — обратилась к нему миссис Уилфер, величественно восседавшая в дальнем углу комнаты. — Вы ничего не спрашиваете о своей дочери Белле!
— Да, действительно, голубушка, — сказал он с вопиющим по притворству спокойствием. — Это серьезное упущение с моей стороны. Как наша… Вернее, где сейчас наша Белла?
— Ее здесь нет, — провозгласила миссис Уилфер, не разнимая сложенных на груди рук.
Херувим пролепетал что-то невнятное в смысле: «Ах, вот как!».
— Ее нет здесь! — строго и зычно повторила миссис Уилфер. — Короче говоря, вы лишились своей дочери Беллы.
— Лишился дочери Беллы, голубушка?
— Да! Ваша дочь Белла, — миссис Уилфер говорила таким укоризненным тоном, будто она не имела ни малейшего отношения к этой молодой особе, и упоминала о ней лишь как о предмете роскоши, которым Р. У. обзавелся вопреки ее советам. — Ваша дочь Белла связала свою судьбу с нищим.
— Боже правый!
— Лавиния! Покажи твоему отцу письмо его дочери Беллы, — без всякого выражения, будто читая парламентский акт, произнесла миссис Уилфер и взмахнула рукой. — Надеюсь, твой отец сочтет этот документ достаточным для подтверждения моих слов. Полагаю, твоему отцу знаком почерк его дочери Беллы. Впрочем, не знаю. Он может от всего отречься. Теперь меня ничем не удивишь.
— Отправлено из Гринвича, помечено сегодняшним числом, — отчеканила Неукротимая, ринувшись к отцу и сунув ему в руки это вещественное доказательство. — Выражает надежду, что мама не рассердится, счастлива, вышла замуж за мистера Джона Роксмита, скрыла это, чтобы дома не было скандала, и, пожалуйста, расскажите все дорогому папочке, мне поцелуй, и хотела бы я знать, что бы ты сказал, если бы другой член нашей семьи поступил точно так же!
Р. У. прочитал письмо и чуть слышно пробормотал:
— Боже мой!
— Да! Теперь ничего другого не остается, как взывать к богу, — замогильным голосом протрубила миссис Уилфер. Поощренный ею, Р. У. снова повторил свое «боже мой!», но результат этого повторения получился несколько неожиданный, так как язвительная супруга заметила с крайним раздражением:
— Это мы уже слышали!
— Да, признаюсь…Но, по-моему, голубушка, — после неловкого молчания робко сказал херувим, складывая письмо, — по-моему, нам надо примириться с этим. Ты не будешь возражать, голубушка, если я напомню тебе, что, строго говоря, мистер Джон Роксмит (насколько мне известны его обстоятельства) далеко не нищий.
— Ах так? — ужасающе вежливым тоном вопросила миссис Уилфер. — Вы в этом уверены? Следовательно, у мистера Джона Роксмита имеются обширные поместья? Вот не подозревала! Спасибо, что вы сообщили мне об этом.
— Я тебе ничего такого не сообщал, — неуверенно ответил херувим.
— Благодарю вас, — сказала миссис Уилфер. — Значит, я лжесвидетельствую? Ну что ж! Если моя собственная дочь дерзит мне, так от мужа ничего иного и ждать не приходится. И то и другое в равной мере противоестественно. Все одно к одному. Прекрасно! (Легкая дрожь, свидетельствующая о покорности судьбе, и устрашающая улыбка на устах.)
Но тут, увлекая за собой упирающегося мистера Самсона, в бой вступила Неукротимая.
— Мама! — крикнула эта юная девица. — С вашей стороны было бы гораздо лучше, если бы вы держались ближе к делу, а не толковали о том, будто кто-то кому-то дерзит, — ведь это невообразимая чепуха!
— Что-о? — воскликнула миссис Уилфер, насупив свои черные брови.
— Не-воо-брази-мая че-пу-ха! — повторила Лавви. — И Джордж Самсон понимает это не хуже меня.
Миссис Уилфер так и окаменела, устремив негодующий взгляд на злосчастного Джорджа, который не знал, кому он обязан оказывать поддержку — предмету своей любви или мамаше предмета, и поэтому не мог поддержать даже самого себя.
— Дело заключается вот в чем, — продолжала Лавви. — Белла поступила не по-родственному и могла все испортить мне с Джорджем и с семьей Джорджа, потому что она сбежала из дому и обвенчалась совершенно неприличным, постыдным образом, — наверно, в присутствии какой-нибудь церковной старушонки вместо подружек. А ей следовало бы довериться мне, посвятить меня во все и сказать: «Лавви, если ты, невзирая на помолвку с Джорджем, захочешь удостоить нас своим присутствием, Лавви, я прошу тебя быть в церкви, только ничего не говори папе и маме». И, конечно, я бы ничего не сказала!
— Ты бы ничего не сказала? Неблагодарная! — возопила миссис Уилфер. — Змея!
— Помилуйте! Сударыня! Клянусь честью, так нельзя! — запротестовал мистер Самсон, укоризненно потряхивая головой. — При всем моем уважении к вам, сударыня, так нельзя! Помилуйте! Человек — по благородству чувств истинный джентльмен — обручается с девушкой, и вдруг — змеи! Хотя эти змеи и исходят от одного из членов семьи, но знаете ли… Я взываю к вашим лучшим чувствам, сударыня! — несколько вяло заключил он.
Взгляд, которым миссис Уилфер подарила мистера Самсона за любезное участие в разговоре, был таков, что мисс Лавиния ударилась в слезы и, кинувшись на защиту своего Джорджа, повисла у него на шее.
— И это называется мать! — пронзительно вскрикнула Лавви. — Какая же это мать, если она хочет изничтожить Джорджа! Но я не дам тебя изничтожить, Джордж! Скорее умру!
Мистер Джордж рвался из объятий своей возлюбленной и, продолжая укоризненно потряхивать головой, говорил:
— Заверяю вас в своем глубочайшем уважении, сударыня, но «змеи», знаете ли, не делают вам чести!
— Я не дам тебя изничтожить, Джордж! — кричала мисс Лавиния. — Сначала пусть мама погубит меня и
