могла. А мой несчастный ребенок мог играть, и испортил себе жизнь.
— Не только себе, Дженни.
— Как знать, крестная. Он, бедняга, очень мучился, часто болел. А я бранила его на чем свет стоит. — Она покачала головой и смахнула слезу. — Не знаю, может быть, он и мне испортил жизнь. Если, правда, испортил, не будем сейчас вспоминать об этом.
— Ты хорошая девочка, терпеливая!
— Ну уж терпением я похвалиться не могу, — отвечала она, пожимая плечами. — Терпеливый человек не стал бы браниться. Правда, я надеялась, что это ему на пользу. Ведь на мне. на матери, лежала ответственность за ребенка. Пробовала я взять его уговорами — не помогает, лаской — не помогает, проборкой — и проборка не помогала. На что только не пойдешь, когда на руках у тебя такой питомец! Если всего не испробовать, тогда нечего попусту рассуждать о материнском долге.
В таких разговорах — большей частью спокойных — прилежная маленькая швея провела за работой день и ночь, и к утру они со стариком нарядили столько кукол, сколько требовалось, чтобы в доме и на кухне, куда теперь перенесли рабочий столик, появились траурные материи и другие не менее печальные вещи, которые полагаются в таких случаях.
— Ну-с, — сказала мисс Дженни, — этих румяных барышень я нарядила, теперь надо и к своей зеленой физиономии что-нибудь подобрать. — Это относилось к платью, которое она примеряла на себя. — Когда шьешь на свою собственную персону, — продолжала мисс Дженни, взобравшись на стул и глядясь в зеркало, — не с кого брать деньги за работу, и это плохо. Зато не надо ходить на примерку, и это хорошо. Гм! Что ж, недурно! Если бы он (еще неизвестно, какой он будет) увидел меня сейчас, ему не пришлось бы раскаиваться в своем выборе.
Девочка позаботилась о похоронах сама, и когда несложные приготовления были закончены, сказала Райе: — Я поеду одна, в своем обычном экипаже, крестная, а вы, пожалуйста, постерегите дом, пока меня не будет. Я недолго, это ведь недалеко. А потом мы с вами попьем чаю и обсудим, как нам быть дальше. Скромный домик я купила напоследок своему несчастному ребенку, но он меня не осудит, он поймет… А если нельзя на это надеяться, — всхлипнув и утерев слезы, — тогда не все ли ему равно? В заупокойной молитве сказано: ни с чем мы приходим в этот мир. Значит, нам нечего уносить из него с собой. Хорошо, что мне не по карману брать напрокат у гробовщика то, что в таких случаях полагается, и будто контрабандой переправлять все это следом за моим ребенком на тот свет. Ничего бы у меня не получилось и пришлось бы тащить все обратно. Нет! Я лучше сама себя потащу, пока могу, потому что когда в конце концов и меня туда занесут, то уж обратно не вернешься. Мистера Швея опять понесли по улицам, и это были как бы его вторые похороны. Четверо краснощеких верзил взвалили гроб на плечи и в развалку пошли с ним к кладбищу, а возглавил это шествие еще один цветущий верзила, который старался придать своей походке величественность, будто выпечатывал каждым шагом: «Смирно! Смерть идет!» — и от важности не узнавал своих близких знакомых на улицах. И все же многие прохожие с участием смотрели на девочку, которая одна провожала гроб, ковыляя за ним с костылем.
Но вот беспокойного ребенка опустили в землю и похоронили на сей раз окончательно, и величественный верзила величественно зашагал впереди одинокой маленькой швеи, точно человеку в ее положении подобало начисто забыть дорогу домой. Умиротворив таким образом свирепых фурий, именуемых обычаями, он отправился восвояси.
— Чтобы окончательно успокоиться, крестная, мне надо немножко поплакать, — сказала девочка, входя в дом. — Ведь я, как-никак, ребенка похоронила.
Плакала мисс Дженни дольше, чем можно было ожидать. Но вот слезам ее пришел конец, она вышла из темного угла, умылась и приготовила чай.
— Ничего, если я буду делать выкройку, пока мы с вами чаевничаем? — ласково спросила она своего старого друга.
— Милая моя Золушка! — воскликнул он. — Когда же ты наконец отдохнешь?
— Ну-у! Выкройки делать это не работа, — сказала мисс Дженни, уже кромсая ножницами бумагу. — Мне хочется выкроить один фасон, пока я его не забыла.
— Сегодня что-нибудь увидела? — спросил Райя.
— Да, крестная. Совсем недавно. Это стихарь — то, что носят наши священники, — пояснила мисс Дженни, вспомнив, что Райя другого вероисповедания.
— Зачем он тебе?
— Ах, крестная! — воскликнула кукольная швея, — Нас, мастериц, кормят изобретательность и вкус, и поэтому мы должны глядеть в оба. Кроме того, как вам известно, у меня сейчас большие расходы. Вот мне и пришло в голову, пока я плакала над могилой моего бедного сыночка, что в наших портняжных делах не мешало бы и священников пустить в ход.
— Как же ты их пустишь в ход? — спросил старик.
— Не для похорон, не бойтесь! — мотнув головой, успокоила его мисс Дженни. — Я знаю, что покупатели не любят расстраиваться. Мои молоденькие подружки редко носят траур — всамделишный траур, зато, когда им надо являться ко двору в траурные дни, они задирают нос от гордости. Но вы только представьте себе, дорогая моя крестная! Кукла-священник — черные напомаженные волосы, бакенбарды — сочетает браком молоденькую парочку! — Это совсем другое дело. Вот увидите, я не я буду, если они трое не покрасуются у алтаря в лавке на Бонд-стрит.
Чаепитие не успело подойти к концу, когда она с присущей ей сноровкой нарядила куклу в церковное облачение из светло-коричневой бумаги и уже показывала ее несведущему в таких делах старику еврею, как вдруг в наружную дверь постучали. Райя пошел отпереть и, вернувшись, степенно и учтиво (что всегда получалось у него естественно) пропустил в комнату джентльмена.
Кукольная швея видела этого джентльмена впервые, но стоило ей встретиться с ним взглядом, как она почему-то сразу вспомнила мистера Юджина Рэйберна.
— Прошу прощения, — сказал джентльмен. — Вы и есть кукольная швея?
— Да, я кукольная швея, сэр.
— Подруга Лиззи Хэксем?
— Да, сэр, — ответила мисс Дженни, сразу насторожившись. — Я подруга Лиззи Хэксем.
— Вот записка от нее, где она умоляет вас выполнить просьбу подателя сего, мистера Мортимера Лайтвуда. Мистер Райя, к счастью, знает, что я и есть Мортимер Лайтвуд, и подтвердит вам это.
Райя утвердительно склонил голову.
— Прошу вас, прочитайте, что вам пишут.
— Такая коротенькая! — удивленно проговорила Дженни, подняв глаза от записки.
— Писать подробнее не было времени. Мы дорожили каждой минутой. Мой самый близкий друг, мистер Юджин Рэйберн, при смерти.
Дженни всплеснула руками и жалобно вскрикнула.
— Да, при смерти, — взволнованно повторил Лайтвуд. — Он лежит неподалеку отсюда и умирает от ран, нанесенных ему рукой негодяя, который напал на него в темноте. Я приехал к вам прямо от него. Он почти не приходит в себя. В те короткие минуты, когда сознание возвращалось к нему полностью или частично, мне удалось разобрать, что он просит привезти вас, просит, чтобы вы были около него. Не полагаясь на собственную понятливость, я позвал Лиззи послушать эти невнятные слова. И мы оба уверились, что он требует вас.
Не разжимая стиснутых рук, кукольная швея испуганно смотрела то на Лайтвуда, то на старика.
— Если вы задержитесь, он умрет, так и не дождавшись исполнения своей просьбы… своей последней воли, доверенной мне… Мы с ним ближе, чем братья… Я… я не могу больше говорить.
Не прошло и нескольких минут, как черный капор и костыль приступили к исполнению своих обязанностей, добрый еврей остался полным хозяином в доме, а кукольная швея, сидя в дилижансе рядом с Мортимером Лайтвудом, выехала из города.
Глава X
Кукольная швея отгадывает слово
Тихая комната со спущенными шторами; река за окном течет к необъятному океану; на кровати — беспомощное тело; оно лежит навзничь, все забинтованное, перевязанное; неподвижные руки в лубках вытянуты вдоль бедер. Только второй день жила здесь маленькая швея, но эти два дня вытеснили у нее все
