Белла растерянно смотрела то на мужа, то на Лайтвуда.
— Мистер Лайтвуд, — продолжал Джон, — случай в конце концов свел нас лицом к лицу, но это не удивительно, ибо удивляться надо другому: почему, несмотря на все мои старания избежать встречи с вами, она не состоялась раньше. А теперь мне остается только сказать, что вы были у меня дома и что я не переменил своего местожительства.
— Сэр! — Лайтвуд бросил многозначительный взгляд на Беллу. — Поймите мое затруднительное положение! Надеюсь, вам нельзя приписать соучастие в некоторых весьма темных делах, но вы должны знать, что ваше совершенно необъяснимое поведение набросило на вас тень.
— Знаю, — последовал краткий ответ.
— Мое профессиональное чувство долга, — неуверенно продолжал Лайтвуд и снова посмотрел на Беллу, — расходится с чувством иного порядка, но вряд ли я поступлю правильно, мистер Хэнфорд или мистер Роксмит, если расстанусь здесь с вами, не получив от вас нужных мне объяснений.
Белла схватила мужа за руку.
— Не тревожься, дорогая. Мистер Лайтвуд поступит правильно, если расстанется со мной здесь, — сказал Роксмит. — Во всяком случае, я с ним расстанусь.
— По-моему, сэр, — сказал Лайтвуд, — вам трудно будет отрицать, что, когда я имел случай побывать у вас в доме, вы постарались избежать встречи со мной.
— Мне и в голову не придет отрицать это, мистер Лайтвуд. Больше того, я продолжал бы избегать вас еще некоторое время, если бы не наша нынешняя встреча. Сейчас я иду прямо домой и пробуду дома сегодня и завтра до полудня. Надеюсь, что в дальнейшем мы с вами познакомимся поближе. Всего хорошего.
Лайтвуд колебался, не зная, как ему поступить, а муж Беллы твердым шагом отошел от него под руку с Беллой. И никто их больше не остановил, никто не задержал до самого дома.
После обеда, когда они остались одни, Джон Роксмит сказал жене, все такой же веселой и оживленной:
— А тебе не хочется спросить, дорогая, почему я назвался другим именем?
— Нет, Джон. Конечно, мне очень интересно узнать это (огонек в глазах подтверждал ее слова), но я лучше подожду, когда ты сам скажешь. Ты меня спрашивал, могу ли я верить тебе во всем, и я чистосердечно ответила «да».
От глаз Беллы не ускользнуло, что лицо Джона на миг торжествующе вспыхнуло. Если б она нуждалась, чтобы ее укрепили в принятом решении, то одного взгляда на него ей было бы достаточно.
— Для тебя оказалось полной неожиданностью, что таинственный мистер Хэнфорд и твой муж один и тот же человек? Ты была не готова к этому, дорогая?
— Конечно нет, Джон! Но ты просил меня быть готовой к испытанию, и я готова ко всему.
Джон привлек ее к себе, уверяя, что ждать уже недолго и что правда скоро восторжествует.
— А пока, дорогая, — продолжал он, — запомни хорошенько следующее: мне ничто не грозит и никто, ни один человек, не может навлечь на меня беду.
— Ты в этом уверен, Джон? Совсем, совсем уверен?
— Ни один волосок не падет с моей головы. Больше того, я не сделал ничего дурного, никому не причинил зла. Хочешь, я поклянусь?
— Нет, Джон! — горделиво воскликнула Белла, касаясь ладонью его губ. — Мне не надо твоих клятв!
— Но обстоятельства, — продолжал он, — обстоятельства, которые я могу распутать и распутаю в один миг, — сложились так, что надо мной тяготеет подозрение, нелепее которого не придумаешь. Ты помнишь, Лайтвуд говорил о темных делах?
— Да, Джон.
— Ты готова выслушать, на что он намекал?
— Да, Джон.
— Сокровище мое, он намекал на убийство Джона Гармона, предназначенного тебе в мужья.
Чувствуя, как у нее заколотилось сердце, Белла схватила Джона за руку.
— Тебя не могут подозревать в этом!
— Могут, моя любимая… и подозревают. Наступило молчание. Белла, вся бледная, без кровинки в губах, не сводила глаз с его лица.
— Как они смеют! — в порыве справедливого гнева воскликнула она наконец. — Джон, как они смеют! Она бросилась к нему, и он прижал ее к сердцу.
— И даже зная это, ты веришь мне, Белла?
— Верю, Джон, верю! Если б не моя вера в тебя, я упала бы мертвой у твоих ног!
Глаза у него торжествующе вспыхнули, и он воскликнул: «Чем я заслужил преданность этого доброго, чистого сердца!» Но Белла опять коснулась ладонью его губ: «Молчи!», и сказала с трогательной до слез горячностью, что, если бы весь мир ополчился против ее Джона, она стала бы на его защиту; если бы весь мир отрекся от него, она верила бы ему; если бы он пал в глазах всех людей, ее глаза смотрели бы на него с гордостью; и пусть над ним тяготеет самое страшное подозрение, она отдаст ему всю свою жизнь и в такой же вере в отца воспитает их ребенка.
Они сидели, тихо радуясь спокойным сумеркам, пришедшим на смену блистающему полдню их счастья, и вдруг оба вздрогнули, услышав в комнате чей-то незнакомый голос. Он сказал в темноте: «Пусть леди не пугается, я зажгу свет». И тут же вслед за этим послышалось чирканье спички, и ее огонек осветил чью-то руку. Рука, и спичка, и голос принадлежали, как не замедлил убедиться Джон Роксмит, господину инспектору, когда-то проявившему на страницах этой хроники такую вдумчивость и распорядительность.
— Осмелюсь напомнить о своей персоне мистеру Джулиусу Хэнфорду, который порядочное время тому назад сообщил мне у нас в участке свое имя и свой адрес, — деловито начал господин инспектор. — Леди не будет возражать, если я зажгу свечи на камине, чтобы, так сказать, придать ясность этому вопросу? Нет? Благодарствуйте, сударыня. Ну вот, теперь стало повеселее.
Господин инспектор — с виду этакий бравый отставной вояка в синем, наглухо застегнутом сюртуке и синих же панталонах, поднес платок к носу и отвесил леди поклон.
— Мистер Хэнфорд, — продолжал он, — вы были настолько любезны, что написали мне свое имя и адрес на клочке бумаги, и я предъявляю вам ее. Сравнив ваш почерк с надписью на книжке, которая лежит на столе — кстати сказать, весьма изящная книжица, — я убеждаюсь, что надпись эта: «Миссис Джон Роксмит от мужа в день ее рождения», — кстати сказать, такие памятки много говорят нашим чувствам, — сделана той же рукой. Разрешите вас на два слова.
— Разумеется. Но только, пожалуйста, здесь, — последовал ответ.
— Гм! — Господин инспектор снова прибег к помощи носового платка. — Правда, у леди нет никаких причин для беспокойства, однако женщины склонны беспокоиться, когда речь заходит о делах, поскольку слабый пол никаких других дел, кроме своих домашних, не знает. И поэтому я обычно ставлю себе за правило покидать их общество, прежде чем начинать деловую беседу. А может быть, — осторожно намекнул он, — леди сама поднимется наверх, поглядеть на свою дочку?
— Миссис Роксмит… — начал было ее муж, но господин инспектор решил, что их знакомят, и сказал с галантным поклоном: — Очень рад, почту за честь.
— Миссис Роксмит, — повторил ее муж, — достаточно вашего заверения, что у нее не должно быть никаких причин для беспокойства.
— Неужели? — удивился господин инспектор. — Положим, женщины такой народ, их не разберешь, хоть век живи, век учись. Если уж они на что-нибудь решатся, так для них ничего невозможного нет. У меня у самого жена такая. Ну-с, сударыня, ваш муженек всем задал хлопот, а их можно было бы избежать, если бы он вовремя пожаловал к нам и представил свои объяснения. Однако он не захотел к нам пожаловать с объяснениями. Теперь мы с ним встретились, но у вас, как вы правильно изволили заметить, не должно быть никаких причин для беспокойства, если я все же предложу ему пожаловать к нам… точнее, пожаловать к нам сейчас и со мной, и все объяснить.
Господин инспектор произнес последние слова: «пожаловать к нам сейчас и со мной», раскатистым голосом, а в глазах его блеснул огонек должностного рвения.
— Вы намерены взять меня под стражу? — хладнокровно спросил Джон Роксмит.
