стали её жертвой? Куда осуществляла переход? Почему сама переносила винтовку? Зачем такая спешка?»
Луганская, отдохнув на личных воспоминаниях, не торопилась с ответами, путалась в датах, географии мест, молчала про адреса, где боевики отсиживались днем, просила показать брата, спрашивала, что с ним теперь будет? Закон оперативного жанра рекомендовал взять Луганскую на испуг, заявив, что твоего брата уже отправили в военную контрразведку, где за связь с врагом ему для начала поломают ребра, и, находясь в безвыходном положении, он будет вынужден рассказать все, что было и чего не было, но Никандров знал, что в её грешной жизни брат уже давно не главное.
— Ты из себя девочку не строй, — насупив брови, жестко сказал Никандров и взял в руки плоскогубцы, рукоятка которых были в простенькой траурной изоленте. — Мы тебе для начала зубы плоскогубцами обломаем, потом подравняем их напильником. А хорошего секса не жди: будешь в молчанку играть, мы тебе туда ржавый лом загоним.
Никандров говорил и не верил, что на такое способен. В морге аэропорта Северный — в бывшей пожарке — он видел молоденьких русских солдат, убитых снайперами-наемниками. Сестра Басаева, та любила сначала выстрелить в пах и только потом, когда боец или офицер помучается, добивала попаданием в голову.
Здесь в Грозном нормальная человеческая жизнь померла, издохла — налицо было другое — безжалостное, и женщина, стоящая перед ним на коленях, допрашиваемая, сама сделала выбор.
«На что она рассчитывала? — думал Никандров, — Кто внушил ей, что её голову не отсечет топор палача?»
В отдыхайку вошел старший на блок-посту — капитан внутренних войск.
— Что солдат? — громко спросил Никандров.
— Пока плачет, — ответил капитан, вглядываясь в снайпершу.
— Обстановка?
— Приказал усилить наблюдение. Всех поднял. Выставил двойные посты.
— Правильное решение.
— Вывози её поскорее. Мои не хотят её отпускать. Надо, говорят, её живьем в землю зарыть.
— Это моя добыча, — мрачно пошутил Никандров. — Сам её расколю. Завтра вызову за ней бэтээр. И с собрами ГУОП доставлю в ГУОШ. А пока буду с ней беседы вести.
— Смотри, чтобы громко не выла. Неприятно.
— Солдату оружие не возвращайте. А то он или нас или её порешит. — На этом Никандров разговор с капитаном закончил и попросил его одеть на снайпершу наручники.
С руками, стянутыми за спиной, в полутемноте отдыхайки Луганская минута за минутой теряла возраст, отвечала на вопросы, еле открывая рот, пришептывала.
— Ты что язык себе искусала, — злился Никандров, — Отвечай внятно. Тебя что на чеченском допрашивать? Родной русский язык забыла?
— Пока брата не покажете, говорить не буду, — выдавила из себя, словно парализованная Наталья Луганская.
Никандров нехотя поднялся, взял лежавший рядом с ним автомат, повесил себе за спину, внимательно огляделся — нет ли в поле зрения Луганской чего лишнего и прошел к выходу из отдыхайки. Его удивило — сколько солдат и милиционеров, свободных от нарядов, толпилось за дверью.
— Приведите Луганского, — приказал он, вернулся и сел на кровать перед продолжающей стоять на коленях снайпершей.
В отдыхайку Луганского завели двое милиционеров. Он был без ремня на бушлате, с непокрытой головой, зубы крепко сжаты.
— Вы что с него ремень сняли? Он же не арестованный, — закричал на милиционеров Никандров. — Верните ему все, кроме оружия!
В отдыхайке долго молчали. Снайперша, сев на бок, разглядывала брата с откровенным волнением.
«Хорошая была бы актриса», — думал о ней любящий театр Никандров. — Закончив театральное училище, играла бы в московском театре. — Он верил, что все хорошие актрисы — стервы. Ему об этом рассказывал знакомый полковник военной разведки, женатый на актрисе и всю жизнь страдавший от ревности к ней. — Была бы любимая народом актриса, а стала «бабочка — смерть».
Никандров прекратил отвлекаться на пустяки и спросил солдата со всей строгостью:
— В этой женщине вы опознаете свою сестру Наталью Луганскую?
— Нет, не опознаю, — дерзко, с вызовом ответил солдат. — Я ошибся. Эту женщину я не знаю. Мне показалось, что она моя сестра. Свою сестру Наталью Викторовну Луганскую я не видел много лет. Обмануться было легко. У меня контузия. Можете проверить.
«Хорошо, что я его сразу разоружил», — подумал Никандров. За две недели своего пребывания на блок-посту он, оперативник, приданный СОБРу ГУОП, добыл немало ценной информации, успешно реализованной собровцами. То, что половину командировки он находился в отрыве от отряда — было его личной инициативой. Он отдавал информацию собровцам только после личной проверки. Никандров ходил по ночному Грозному, рискуя быть убитым своими или чеченцами. Переодетый в турецкий камуфляж, в черной шапочке с зеленой повязкой на лбу, он отслеживал дислокацию бандгрупп, встречался со своими источниками, благодарил их солдатскими сухпаями. Он действовал осторожно, больше всего опасаясь попасть в прицел ночных охотников-снайперов. Не каждый его выход приносил результат. Ночью Грозный полностью контролировался боевиками. Защищенные островки — комендатуры, блок-посты, воинские части огрызались огнем на огонь. Тяжелее всех приходилось солдатам. С первых дней войны, попутав день-ночь, всегда полусонные, постоянно голодные, они были надежны только в условиях боя, подчиняясь железной воле своих командиров. Старший на блокпосту держал их в руках только одной командой: «Стройся!» — по любому поводу и без повода, лишь бы у бойцов не было времени задуматься, затосковать по дому, по такой сладкой гражданской жизни.
Никандров понимал, от стоящего перед ним рядового ожидать ответа, которым бы тот подписал приговор своей сестре, не следовало. Наличие малокалиберной винтовки, скрытой на теле — уже сказало обо всем. А кто она — эта баба: Луганская, Приставкина теперь было дело вторым.
Рядовой со скорбным, молящим лицом, с подтопленными слезами глазами Никандрову был больше не нужен.
Перед тем, как дать команду: «Солдата на выход!», — Никандров порылся в записной книжке и прочитал вслух ориентировку двухнедельной давности: «В г. Грозном активно работает группа наемниц, прошедших дополнительную подготовку под руководством турецкого инструктора-снайпера. Опознавательный знак — выколотая под правой подмышкой женщин-славянок бабочка «Мертвая голова»».
— У твоей сестры есть такой знак. В районе 7-го и 22-го блок-постов и на трассе, ведущей в Ханкалу за последние десять дней убито семь бойцов и пять офицеров. Поражают из мелкашек. Уведите этого парня. От нарядов освободить. Он болеет.
Выходя из отдыхайки, рядовой Луганский на снайперше взгляда не задержал.
Закончив разведопрос, в котором Луганская, борясь за жизнь, была откровенна, Никандров, думая о людях, в отдыхайке её не оставил. Он спрятал снайпершу в двухметровой яме, на дне которой лежало несколько досок и мокрый, начинающий плесневеть матрац. Зев ямы Никандров также приказал закрыть досками. Охрану зиндана поручили милиции.
Пока из зиндана вычерпывали растаявший снег, Никандров, сняв «браслеты» с тонких, когда-то красивых рук молодой женщины, угостил её сигаретой из пачки популярного в военной среде синего Лэма. Не поблагодарив за сигарету, растягивая удовольствие, она курила задумчиво — медленно. А Никандров, тридцатипятилетний розыскник, прописанный у жены-москвички, в прошлом провинциальный милиционер, смотрел на неё, и все мысли его, свободные от разведдопроса, сосредоточились теперь на бабочке «Мертвая голова». Он давно забыл об её существовании.
В комнате его семилетнего сына на стене висело несколько застекленных коробочек с бабочками, и в специально купленной энциклопедии он с сыном прочитал много интересного про них, пойманных в
