Ведь с болезнями столько хлопот, столько издержек! Ей часто приходилось видеть, что люди отворачиваются от больных.
— Но она должна была знать, — сказала миссис Боффин, — что я ничего не пожалею ради ребенка!
— Да, сударыня, а все-таки ей, верно, думалось по привычке, как бы не повредить Джонни, — дай, мол, я сама попытаюсь его выходить, и никто ничего не проведает.
Хлюп знал, о чем говорил. Спрятаться куда-нибудь, как прячется больное животное, уползти с глаз долой, забиться подальше и умереть, так чтобы никто тебя не видел, — вот что подсказывал этой женщине инстинкт. Прижать к груди милого ее сердцу больного ребенка, скрыть его, точно преступника, лишить всего, кроме своей ласки и терпения, — вот как понимала эта невежественная женщина идею материнской любви, преданности и долга. Милорды, почтенные господа и члены попечительных советов! Позорные факты, о которых нам приходится читать в газетах круглый год, из недели в неделю, постыдные проявления чиновничьего бездушия народу забыть труднее, чем нам. И вот где корень слепых, бессмысленных, застарелых предрассудков, составляющих столь разительный контраст с нашим великолепием и имеющих столь же мало поводов для возникновения — боже, спаси королеву и посрами неблагодарных! — сколь их имеет дым, прежде чем подняться над костром.
— Бедняжке нельзя там оставаться, — сказала миссис Боффин. — Мистер Роксмит, голубчик, посоветуйте, как нам быть!
Секретарь уже успел об этом подумать, и совещание не затянулось. Он все подготовит за полчаса, и тогда можно будет ехать в Брентфорд. 'Возьмите, пожалуйста, и меня', — попросила Белла, почему и было приказано подать карету, чтобы поместились все. Хлюп же тем временем пировал один в комнате секретаря, получив полную возможность убедиться в существовании наяву таких волшебных вещей, как мясо, овощи, пиво и пудинг, рисовавшихся ему до сих пор лишь в мечтах. К концу пиршества пуговицы его стали с еще большей назойливостью напрашиваться на всеобщее внимание, кроме двух-трех вблизи пояса, которые скромно спрятались в образовавшиеся там складочки.
Карета и секретарь появились без задержки. Он сел на козлы, а Хлюп украсил собой багажник. И вот их экипаж снова остановился у 'Трех Сорок'; миссис Боффин и мисс Белле помогли выйти, и они вчетвером пошли к домику миссис Бетти Хигден.
Но по дороге надо было зайти в игрушечную лавку и купить того самого благородного скакуна, описание статей и сбруи которого в свое время примирило с гостями сироту, тогда еще полного мирских интересов, — купить Ноев ковчег и еще желтую птичку-пищалку и еще солдатика, так отлично обмундированного, что, будь он в натуральную величину, его товарищи гвардейцы никогда бы не распознали в нем куклу. Нагруженные этими дарами, они подняли щеколду на двери домика миссис Хигден и увидели хозяйку, которая сидела в самом дальнем и самом темном углу комнаты, держа на коленях бедного Джонни.
— Бетти! Ну как он, мой маленький? — спросила миссис Боффин, подсев к ней.
— Плохо ему! Плохо! — ответила Бетти. — Боюсь я, что не бывать маленькому ни моим, ни вашим. Ведь один он остался, все родные ушли к всевышнему, вот и его с собой зовут, уводят отсюда.
— Нет, нет! — воскликнула миссис Боффин,
— А почему же тогда он сжимает кулачок, словно цепляется за чей-то палец, которого мои глаза не видят? Да посмотрите сами! — Бетти раскутала горевшего, как в огне, ребенка и показала на его правую ручку, прижатую к груди. — Вот все время так, а меня будто и нет тут.
— Он спит?
— Вряд ли. Ты не спишь, Джонни?
— Нет, — не открывая глаз, жалобно протянул ребенок.
— Джонни, посмотри, кто пришел — леди. И лошадку принесла.
К появлению леди Джонни отнесся с полным равнодушием, но лошадка другое дело. Приподняв отяжелевшие веки, он медленно улыбнулся при виде этого ослепительного существа и захотел взять его в руки. Лошадка была слишком большая, пришлось поставить ее на стул, чтобы он мог хоть полюбоваться ею и потрогать гриву. Но и на это его сил не хватило.
Джонни пробормотал что-то с закрытыми глазами, миссис Боффин не поняла его, Бетти, нагнувшись, переспросила и стала внимательно вслушиваться. Он повторил свои слова раз… другой… и лишь после третьего раза они поняли, что Джонни увидел тогда не только лошадку, а гораздо больше, чем можно было предположить, так как он спрашивал: 'Кто эта 'касивая леди'?' «Касивой», или красивой, леди оказалась Белла; такая похвала умилила бы мисс Беллу при всех обстоятельствах, но после обеда 'обворожительной женщины' с отцом, после того, как сердце 'обворожительной женщины' дрогнуло при виде его, такого жалкого, старенького, эти слова растрогали ее еще больше. Все движения Беллы были полны естественности и теплоты, когда она присела на каменный пол и обняла Джонни, который с детским восхищением перед всем юным и прекрасным протянул руки к «касивой» леди.
— Бетти, милая! — Миссис Боффин тронула старушку за плечо, решив, что теперь она уступит. — Мы приехали за Джонни. Его надо увезти отсюда и поместить туда, где за ним будет хороший уход.
Не дав ей добавить ни слова, Бетти Хигден с горящими глазами вскочила со стула и метнулась к двери, прижимая больного ребенка к груди.
— Не подходите ко мне! — дико вскрикнула она. — Я знаю, что вы задумали. Оставьте меня! Я лучше руки наложу на себя и на него, на мое сокровище!
— Постойте, постойте! — успокаивающе проговорил Роксмит. — Вы нас не поняли.
— Мне ли не понять! Мне ли не знать, что это такое, сэр! Не в первый раз я спасаюсь от них! Нет! Не бывать там ни мне, ни ребенку, пока в Англии есть где утопиться!
Стыд, беспредельный ужас, гримаса отвращения исказили изможденное лицо старухи, и смотреть на него было бы страшно, если бы все эти чувства пылали лишь в ней одной. Но в том-то и дело, милорды, почтенные господа и члены попечительных советов, что такое безумие «поражает», как у нас принято говорить, и других наших ближних, и довольно часто!
— Всю жизнь мне от них нет покоя, но живой я и сама им не дамся и своих не отдам! — не унималась Бетти. — Не о чем нам больше говорить! Кабы знать, зачем вы придете, не пустила бы вас, заперла бы окна и двери и лучше бы с голоду здесь умерла!
Но, взглянув на доброе лицо миссис Боффин, она умолкла, опустилась на пол у порога, припала головой к ребенку, баюкая его, и смиренно проговорила:
— Может, я и ошиблась… ведь со страху себя не помню. А если так, да простит мне господь. Много ли надо, чтобы меня напугать, голова кругом идет… которую ночь глаз не смыкаю, около него сидя.
— Не надо, не надо, Бетти, — сказала миссис Боффин. — Успокойся! Не будем больше об этом говорить. Ну, ошиблась, что же тут такого? На твоем месте каждый испугался бы, каждый мог бы совершить такую ошибку.
— Да благословит вас бог! — сказала старуха, потянувшись к ней.
— А теперь, Бетти, — продолжала эта добрая душа, ласково взяв ее руку в свои, — слушай, что мне на самом-то деле хотелось сказать и с чего надо было начать сразу, будь я немного несообразительней. Мы хотим поместить Джонни в такое место, где будут одни дети. Где выхаживают больных детей, где добрые доктора и сиделки проводят всю свою жизнь с детьми, только о детях и пекутся, только их и лечат.
— Неужто есть такое место? — в изумлении спросила старуха.
— Да, Бетти, клянусь тебе, что есть, сама увидишь. Я бы взяла Джонни к себе, но там ему будет лучше, гораздо лучше, чем у меня дома.
— Берите его и увозите куда угодно, родная моя, — сказала Бетти, горячо целуя благотворящую руку. — У меня сердце не каменное. Я гляжу на ваше лицо, вслушиваюсь в ваш голос, и верю вам. Всегда буду верить, пока глаза мои видят, а уши слышат.
Роксмит поспешил воспользоваться одержанной победой, понимая, как безжалостно было потрачено время. Он послал Хлюпа за каретой, чтобы ее подали к дверям домика, велел Бетти укутать ребенка потеплее, одеться самой, собрал игрушки и показал малышу, что его сокровища поедут вместе с ним. В один миг все было готово; когда карета появилась у дверей, они вышли и сразу же тронулись в путь, а Хлюпу, оставшемуся дома, была дана полная возможность облегчить свое наболевшее сердце бурной деятельностью у катка.
