отравления — мне казалось, что это время тянулось бог знает как долго, но на самом деле прошло дней двенадцать, не больше. С тех пор мои страдания постепенно утихли, а если возвращались, то лишь на короткий срок, и теперь, надеюсь, я от них освободился, хотя даже теперь бывают минуты, когда мне приходится делать над собой усилие и сдерживаться, прежде чем заговорить, иначе не скажешь того, что нужно сказать.
Вот я опять отвлекаюсь и не довожу мысль до конца. Но конец близок, зачем сбиваться с пути! Итак, вперед, никуда не сворачивая!
Я ежедневно просматривал газеты — не напечатают ли о моем исчезновении, но ничего такого не было. И вот, выйдя однажды вечером погулять (показываться на улицах засветло было опасно), я увидел на Уайтхолле толпу, собравшуюся у какого-то объявления. А в этом объявлении описывался я, Джон Гармон, изуродованный труп которого был обнаружен в Темзе при крайне подозрительных обстоятельствах; описывалось мое платье, перечислялись бывшие при мне бумаги, указывалось место, где меня выставили для опознания. Презрев осторожность, я, как безумный, кинулся туда, и там к галлюцинациям, особенно сильным в те дни, приметалось страшное обличье миновавшей меня смерти, и я понял, что кто-то убил Рэдфута, позарившись на деньги, из-за которых он хотел покончить со мной, и что, может статься, нас обоих спустили по темному желобу в темные воды Темзы, глубокие и быстрые в часы отлива.
В тот вечер мне стоило немалых трудов заставить себя сохранить свою тайну, хотя ни подозрений, ни улик у меня не было, и я не знал ровным счетом ничего, кроме того, что убитый это не Джон Гармон, а Рэдфут. На второй день, пока я колебался, не зная, как мне быть, и на третий день, пока я все еще колебался, вся страна, видимо, решила счесть меня покойником. В результате дознания было установлено, что я покойник, правительство признало меня покойником. Стоило мне прислушаться из своей комнаты к голосам на улице, и не проходило пяти минут, как меня называли покойником.
Итак, Джон Гармон умер, Джулиус Хэнфорд бесследно исчез, и на свет появился Джон Роксмит. Разве можно было предугадать, какое он причинит зло посторонним людям! Но об этом ему рассказали со слов Лайтвуда, и он счел своим долгом исправить это зло.
Значит, все продумано до конца? Вплоть до сегодняшнего дня? Ничего не упущено? Нет, ничего. Ну, а как быть с тем, что простирается за сегодняшний день? Продумать до конца будущее труднее, чем продумать до конца прошлое, хотя задача эта займет меньше времени. Джон Гармон умер. Надо ли Джону Гармону возвращаться к жизни?
Если «да», то для чего? Если «нет», то почему?
Обсудим сначала первое. Для того, чтобы пролить свет на преступление человека, который уже недосягаем для правосудия, но мать которого, может быть, еще жива. Для того, чтобы направить светоч правосудия на мощенный булыжником тупик, лестницу, коричневую оконную занавеску и смуглого, почти черного человека. Для того, чтобы получить отцовские деньги и совершить низкий поступок — купить на них красивую девушку, которую я люблю, — да, люблю, ничего не поделаешь. Разум бессилен против этой любви. Вопреки разуму, я люблю девушку, которая скорее полюбит нищего на углу, чем меня ради меня самого. Вот какому делу послужат эти деньги, и как это под стать тем делам, которым они служили издавна!
Теперь обсудим второе — почему Джону Гармону не следует возвращаться к жизни. Потому, что он сам допустил, чтобы его верные старые друзья вступили во владение наследством. Потому, что они рады своему богатству, употребляют его на благо другим, стирают давнюю ржавчину и грязь, лежавшую на нем. Потому, что они по сути дела удочерили Беллу Уилфер и позаботятся о ее будущем. Потому, что по натуре своей Белла привязчива, сердце у Беллы не злое, и при благоприятных обстоятельствах доброе начало может развиться в ней. Потому, что ее недостатки усугубила только та роль, которую отвел ей в своем завещании мой отец, теперь же она с каждым днем становится все лучше и лучше. Потому, что брак с Джоном Гармоном — об этом я слышал из ее собственных уст — был бы жестоким издевательством, которое всегда тяготело бы над нами, издевательством, которое унизило бы и меня и мою жену в наших собственных глазах и в глазах друг друга. Потому, что, если Джон Гармон вернется к жизни и не женится на Белле, наследство перейдет в те самые руки, что владеют им теперь.
Чего мне желать? Мертвый, я убедился, что мои старые друзья сохраняют к Джону Гармону такую же любовь, верность и преданность, как и при его жизни, и творят добро из уважения к его памяти, к его имени. Мертвый, я убедился, что они не только не опорочили этого имени, перешагнув через могилу Джона Гармона в алчном стремлении к благополучию и богатству, но, подобно простодушным детям, то и дело замедляют шаги на своем новом жизненном пути и вспоминают свою былую привязанность к несчастному, запуганному ребенку. Мертвый, я услышал от девушки, которая могла бы стать женой Джона Гармона, отталкивающую своей неприглядностью истину, что Джон Гармон купил бы ее, как султан покупает рабыню, не заботясь, любит она его или нет.
Чего же мне еще желать? Если бы мертвые знали, как к ним относятся живые, кто из их сонма мог бы сказать, что он обрел на земле более бескорыстную верность? Неужели мне этого мало? Если б я вернулся тогда, эти благородные люди встретили бы меня, как родного, поплакали бы надо мной, отдали бы мне все с радостью. Но я не вернулся, и они с чистой совестью заняли мое место. Пусть все так и останется, как есть, и для них и для Беллы. Но что же мне делать дальше? Вот что: прилагая все усилия к тому, чтобы меня не разоблачили, довольствоваться своей скромной ролью секретаря до тех пор, пока мои друзья не свыкнутся с переменой, происшедшей в их жизни, пока полчища вымогателей всех родов и обличий не найдут себе новую жертву. К тому времени моя система ведения дел, к которой я приучаю и буду день ото дня приучать их, настолько наладится, что они сами смогут управлять ею, как безотказно работающим механизмом. Я знаю: стоит мне воззвать к их щедрости, и отказа не будет. Когда наступит время, я попрошу у них ровно столько, сколько мне будет нужно, чтобы вернуться на свое прежнее поприще, и Джон Роксмит удовольствуется этой стезей. Но Джон Гармон к жизни не вернется.
Чтобы никогда, даже в самом далеком будущем не мучиться сомнениями, а вдруг Белла согласилась бы принять меня в свое сердце, если б я попросил ее стать моей женой, я спрошу ее об этом прямо, и окончательно уверюсь в том, что мне слишком хорошо известно и так. А теперь все продумано от начала и до конца, и на душе у меня стало легче.
Живой мертвец был до того погружен в разговор с самим собой, что ничего не замечал вокруг и сопротивлялся порывам ветра так же машинально, как и сворачивал с одной улицы в другую. Но, очутившись в Сити возле стоянки кэбов, он задержал шаги в раздумье — ехать ли ему прямо к себе на квартиру или в особняк мистера Боффина. Наконец выбор был сделан на том основании, что матросскую куртку, перекинутую у него сейчас через руку, лучше оставить в особняке, чем везти с собой в Холлоуэй, так как миссис Уилфер и мисс Лавиния, снедаемые любопытством, пожирали глазами каждую вещь, принадлежавшую их жильцу.
Войдя в особняк, он узнал, что мистер и миссис Боффин куда-то уехали, но мисс Уилфер дома и сидит в гостиной. Мисс Уилфер не поехала с мистером и миссис Боффин по нездоровью и вечером справлялась, у себя ли мистер Роксмит.
— Передайте мисс Уилфер мои наилучшие пожелания и скажите, что я вернулся.
В ответ мисс Уидфер тоже прислала мистеру Роксмиту свои наилучшие пожелания вместе с просьбой подняться к ней перед уходом, если это не причинит ему особого беспокойства.
Какое же тут беспокойство! И мистер Роксмит поднялся наверх.
Она была очень хорошенькая, она была очень, очень хорошенькая в тот вечер! Ах! Если б отец покойного Джона Гармона оставил наследство сыну без всяких оговорок! Если бы его сын независимо от отцовской воли узнал эту достойную любви девушку и имел бы счастье сам удостоиться ее любви!
— Бог мой! Вы нездоровы, мистер Роксмит?
— Нет, совершенно здоров. Но мне сказали, к моему огорчению, что вам самой нездоровится.
— Пустяки! У меня разболелась голова — теперь уже все прошло, а в театре такая духота, вот я и решила остаться дома. Я спросила о вашем самочувствии потому, что вы очень бледны.
— В самом деле? У меня был хлопотливый вечер.
Она сидела у камина на низком диване, рядом с которым стоял сверкающий инкрустацией чудо- столик с ее вышиванием и книжкой. Ах, что за жизнь была бы у покойного Джона Гармона, если б он имел завидное право сесть на этот диван, обнять эту тоненькую талию и спросить: 'Надеюсь, ты скучала без меня, дорогая? Как ты уютно здесь устроилась, богиня нашего семейного очага!'
