...Я должен читать здесь в понедельник и во вторник, а в среду вернуться в Нью-Йорк, где в четверг и пятницу состоятся мои последние (если не считать прощальных, апрельских) чтения. 'Доктор Мериголд' произвел в Нью-Йорке самую настоящую сенсацию. Публика сперва пребывала в нерешительности, явно не зная, как ей быть, но под конец всех охватило какое-то исступление. Когда я кончил читать, они громко завопили и ринулись к помосту, словно бы желая унести меня с собой. В моем колчане появилась еще одна могучая стрела. Кроме того, необычайным успехом пользовались 'Никльби' и 'Рассказ Коридорного' (к слову сказать, здесь, в Бостоне, они понравились даже больше, чем 'Копперфилд'); я уже не говорю о нашем последнем нью-йоркском вечере, принесшем в кассу - даже после того как пришлось пойти на непомерные потери при обмене на золото - пятьсот английских фунтов. Мой импрессарио повсюду расхаживает с каким-то необъятным пакетом, по виду похожим на диванную подушку, на самом же деле в нем содержится не что иное, как бумажные деньги; а в то утро, когда он собирался уезжать в Филадельфию, пакет разбух до размеров дивана. Итак - трудная работа, трудный климат, трудная жизнь; но что касается сборов, они баснословны. Простуда упорно не желает со мной расставаться и по временам ужасно меня мучит, но в случае необходимости всегда любезно предоставляет мне нужные два часа передышки. Я испробовал уже алопатию, гомеопатию, холодное, теплое, сладкое, горькое, возбуждающие средства, наркотики - и все без толку. Ее ничто не берет...
В Бруклине я буду читать в церкви мистера Уорда Бичера - единственном помещении, пригодном для этой цели. Церковные скамьи расходятся одна за другой!
Кафедра уступила место моей ширме и газовым рожкам. Я появляюсь из ризницы в полном облачении! Этот благочестивый дивертисмент будет происходить по вечерам 16, 17, 20 и 21 числа сего месяца...
187
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Нью-Йорк,
9 января 1868 г.
...Каждый вечер громадный паром будет перевозить меня и мою парадную карету (а кроме того, полдюжины телег, бесчисленное множество людей и несколько десятков лошадей) на тот берег реки, в Бруклин, а затем отвозить обратно. Тамошняя распродажа билетов представляла собой удивительнейшее зрелище. Каждый барышник снабжен здесь (я говорю абсолютно серьезно и нимало не преувеличиваю) соломенным тюфяком, двумя одеялами, мешочком с хлебом и мясом и бутылкой виски. Экипированные таким образом, они укладываются в ряд на мостовую и лежат там всю ночь до начала продажи билетов, причем свою позицию занимают обычно часов около десяти. Так как в Бруклине страшно холодно, они развели посреди улицы - узенькой улочки, состоящей сплошь из деревянных домов, - гигантский костер, который полиция принялась гасить. Произошла потасовка; те, чьи места были в дальнем конце очереди, заметив хоть малейшую возможность оттеснить стоящих поближе к дверям, обливаясь кровью, стремительно выскакивали из свалки, клали свои тюфяки на завоеванные таким образом места и судорожно цеплялись за железную ограду. В восемь часов утра появился Долби, неся чемодан с билетами. Его тут же приветствовала целая буря воплей: 'Здорово, Долби!', 'Так Чарли одолжил тебе свою карету, а, Долби?', 'Как он там, Долби?', 'Не урони билетов, Долби!', 'Пошевеливайся, Долби!' и т. д., и т. д., и т. д. Под этот аккомпанемент Долби приступил к делу и завершил его (как и всегда) ко всеобщему неудовольствию. Сейчас он отправился в небольшое путешествие, с тем чтобы прощупать почву и снова здесь появиться. Это маленькое путешествие (в Чикаго) - всего 1200 миль непрерывного пути, не, считая обратной дороги!..
188
УИЛКИ КОЛЛИНЗУ
Вестминстер-отель, Нью-Йорк,
воскресенье, 12 января 1868 г.
Мой дорогой Уилки!
Прежде всего о пьесе *. Я искренне рад, что она имела такой большой успех, и надеюсь еще посмотреть ее на подмостках 'Адельфи'. Она досталась Вам ценой неисчислимых трудов и мытарств, но я надеюсь, что триумф в какой-то степени вознаградит Вас. Даже переделка конца четвертого акта (Вы пишете о ней в том письме, что я получил вчера) отнюдь не явилась для меня неожиданностью, так как, еще читая пьесу, я почувствовал, что финал недостаточно сценичен.
Я согласен с Холмсом, который считает, что Обенрейцеру лучше умереть на сцене, и не сомневаюсь, что этот вопрос уже улажен. Читая пьесу, еще до того как она была поставлена, я заметил, что она слишком растянута и в ней порядочно ненужных пояснений. Я уверен, что и эти недостатки сейчас уже устранены.
По эту сторону океана с пьесой у нас ничего не выйдет. Здешние литературные пираты фабрикуют свои собственные жалкие варианты на любой вкус и этаким манером (как выразился бы Уилс) предвосхищают спрос и завоевывают рынок. Я зарегистрировал нашу пьесу, закрепив права издания за Тикнором и Филдсом, американскими гражданами. Пользуясь тем, что здешний закон об авторском праве весьма неопределенен, управляющий театром 'Мюзеум' в Бостоне предъявил свой вариант. (О том, что он собой представляет и как сделан, Вы можете судить хотя бы по тому, что его поставили уже через 11 дней после появления нашего рождественского номера.) Но когда Тикнор и Филдс предложили ему отказаться от постановки этой пьесы, он ответил, что поставит ее непременно. Он, разумеется, отлично знает, что, если мы будем действовать против него через суд, немедленно поднимется вой, будто я преследую невинную жертву, и играет на этом. А тем временем нагрянула доблестная рать пиратов и покончила с пьесой, исказив ее.
Меня очень тронуло то, что Вы пишете о Вашей бедной матери. Но в ее возрасте, разумеется, зима переносится, нелегко. Передайте ей, пожалуйста, мой сердечный привет и скажите, что я спрашивал о ней.
Будучи прошлым воскресеньем в Бостоне, я вбил себе в голову, что мне надо как следует оглядеть все щели и закоулки в том медицинском колледже, где Вебстер * совершил свое кошмарное убийство. Там была печь - она все еще источает омерзительную вонь, как будто бы в ней до сих пор находится расчлененное тело, - там были все эти зловещие раковины, желоба, химическая аппаратура и всякая всячина. Позже, за обедом, Лонгфелло рассказал мне страшную историю. Он обедал у Вебстера в год убийства, и за столом было человек десять или двенадцать. Когда подали вино, Вебстер вдруг приказал погасить свет и поставить на стол чашу из какого-то светящегося минерала, так что гости предстали друг перед другом в самом призрачном виде. Пока в таинственном свете каждый из гостей таращился на всех остальных, они вдруг с ужасом увидели над чашей Вебстера с веревкой па шее, свесившейся набок головой и вывалившимся языком, Вебстера в образе удавленника!
Раздумывая о его жизни и характере, я прихожу к выводу (и готов поручиться головой, что я прав), что он всегда отличался исключительной жестокостью.
Любящий Вас, мой дорогой Уилки.
189
ДЖОНУ ФОРСТЕРУ
Филадельфия,
14 января 1868 г.
...Я вижу _большие перемены_ к лучшему в общественной жизни, но отнюдь не в политической. Англия, управляемая приходским советом Мэрилбен и грошовыми листками, и Англия, какою она станет после нескольких лет такого управления, - вот как я это понимаю. В общественной жизни бросается в глаза изменение нравов. Везде гораздо больше вежливости и воздержанности... С другой стороны, провинциальные чудачества все еще удивительно забавны, и газеты беспрестанно выражают всеобщее изумление 'поразительным самообладанием мистера Диккенса'. Они явно обижены тем, что я залезаю на подмостки, не спотыкаясь, и не чувствую себя подавленным открывшимся передо мною зрелищем национального величия. Все они привыкли сопровождать публичные выступления звуками фанфар, и потому им кажется совершенно непостижимым, что перед тем, как я выхожу читать, никто не вскакивает на сцену и не произносит обо мне 'речь', а потом не соскакивает со сцены, чтобы ввести меня в залу. Иногда до тех пор, пока я не открою рот, они не верят, что перед ними действительно Чарльз Диккенс...
...Ирландцы приобретают в Нью-Йорке такое колоссальное влияние, что, когда я об этом думаю и вижу
