– А и дела! – Савоня в конфузливом смешке оглядывает кургузую штанину. – Чистый турист!
– Иди, бать, в-выпьем… – икает Дима-маленький. Он оборвал все пуговицы на рубахе, выпустил одну полу из штанов и теперь, свесив голову, полусонно сидит на лавке, синея какой-то расплывчатой татуировкой на больнично-белой груди. – У меня дядька т-тоже… на заду к-качается… Все ч-четыре колеса, п-по-нял? Пижжоны! Да про историю все… т-тырятся… Покажи им, б-бать, как она д-делается… Падлы… Глядите и з-запоминайте… Ленарда Недовинченный. М-махали вы ево, понял? Морды щас буду б-бить…
– Слушай, не заводись, – просит Дима-большой.
– Зачем вы его брали? – морщится Рита и по-свойски запускает руку в карман Димы-большого, достает сигареты. – Он совсем невменяем…
– Набью! – икает Дима-маленький. – Кыбырнетику и н-набью…
– Поехали-ка лучше к тете Фене, а, друг?
– Ой, поедемте, поедемте, мальчики! Спать хочется – ужасно!
Было только три часа с небольшим, а уже над темной гривой леса по ту сторону залива всходило раннее онежское солнце. Оно вставало неяркое, стылое, и на него можно было смотреть не застясь. Низкие слежалые облака тотчас урезали его наполовину, а потом и скрыли совсем.
8
Возвращались по тихой воде.
Онега, наплескавшись за ночь и наволочив на себя пухлое одеяло облаков, умиротворенно дремлет в утреннем забытьи. Вскидывается зоревая рыбешка, хороводясь, дробит сонную воду, оставляя после себя медленно разбегающиеся колечки, похожие на шлепки дождевых капель.
– Сорога играет, к дождю, однако! – щурится из-под картуза Савоня и, обернувшись, глядит, как лодка пашет на два отвала мягко сияющее раздолье. – Скоро паровой окунь пойдет, На мелкое, на луды. – И поясняет, выкрикивая: – Это который табунится по теплой воде, по пару! Еще не время ему. Черема По островам не отцвела! Рано быть паровому!
– Со скольких там… б-буфет? – Дима-маленький перевешивается через борт, плещет в лицо с ладони, пьет и шумно отфыркивается.
– Что, друг, перебор? – усмехается Дима-большой. – Два туза?
Дима-маленький молча валится на осочную подстилку и натягивает на себя куртку. Скоро из-под нее раздается засосный храп.
– Все! Этому уже Карелия снится… – кивает Дима-большой и, насмешливо разглядывая обшарпанные сандалии, торчащие из-под голубой куртки, напевает:
– Ой, мальчики! Мы забыли занести стол… – вспоминает Шурочка. – Там же все раскидано…
– Не беспокойтеся! – отзывается Савоня. – Вернусь когда – приберу. А то дак и сороки подчистят.
– Это ваша избушечка?
– А – ничья! Так, порожняя… Рыбаки себе срубили. – И, оживившись, рассказывает: – Об прошлом годе так-то двое из Москвы облюбовали, недели три жили, дак… То ли муж с женой, а может, и так просто… На сетях спали заместо постели. Он дак и не брился, пока жил, – бородой оброс. Хочу, говорит, опроститься, ни о чем не думать. Тут, говорит, как в раю. И все, бывало, милуются, рука об руку ходят, грибки-ягоды собирают. А я их рыбкой еще подкармливал. Как раз окунь паровой валом валил. И в магазин плавал, за вином да за куревом… А потом что-то занеладили. Он себе на берегу сидит, она себе… То ли деньги поизрасходовались, то ли наскучило… Рай-то рай, да ежели только ненадолго.
– Бывает, бать, бывает… – Дима-большой шарит по карманам у похрапывающего Димы-маленького, достает колоду карт, предлагает: – Ну как, ацтеки, врежем дурака?
Между скамейками ставят перевернутое ведро, Дима-большой садится в паре с Шурочкой, Несветский с Ритой, Гойя Надцатый играть отказался. Он достает альбомчик и, уединившись на носу, что-то черкает, поглядывая на пробегающий справа берег.
Где-то на полпути встречается черный скуластый буксир с километровым хвостом из связанных бревен. Буксир тяжко, утробно сопит и еще издали окатывает моторку едким солярным дымом, который вычихивает из низкой жерластой трубы. Сиплый гудок требует дорогу, но Савоня не сворачивает, а только глушит мотор, и плотогон с крупной белой надписью на носу «Семен Дежнев» медленно проходит левой стороной. Из рулевой рубки высовывается женщина, по самые глаза повязанная красной косынкой, пристально и строго вглядывается в пассажиров моторки.
– Здорово, Анна! – кричит ей Савоня. – Одна рулишь? А где ж твой Иваныч?
– Спит, – неохотно откликается женщина. – Нарулился…
Позади рубки на такелажном рундуке из-под бушлата торчат раскинутые босые ступни. Тут же беленькая девочка, склонившись над алюминиевой кастрюлькой, чистит картошку. Мальчик поменьше в балахонистой тельняшке пинает ногами волейбольный мяч, подвязанный, чтобы не падал за борт, к длинной жердине. Девочка первой замечает моторку, с ножом и картофелиной подбегает к поручням. Дима-большой нашаривает в кармане завалявшуюся со вчерашнего конфету, замахивается и бросает на палубу буксира. Девочка испуганно убегает за рундук.
– Но-но! – остерегает женщина. – Я тя швырну! – и грозит кулаком из рубки.
– Ты чего? – удивляется Дима-большой. – Дура ненормальная!
– Это Анна, – коротко поясняет Савоня.
– Тулисты! Тулисты! – выкрикивает парнишка, показывает лодке язык и тоже, мелькая босыми пятками, улепетывает за рундук.
– Я тя кину, холера! Шляются тут… – Женщина круто матерится и отворачивается к штурвалу.
