Таня посмотрела в его сторону, укоризненно покачала головой.
– Не выпишут – убегу. Тань, поехали со мной, а? На Волгу. Красота!
– По дороге потеряешь, – усмехнулась Таня.
– Честное гвардейское, не потеряю! Я ведь к тебе, можно сказать, привык. Осталось только расписаться. – Саша заметно окосел, да и все тоже порозовели, заблестели глазами. – Ребята, поехали? – говорил Саша, хмельной и добрый. – Нашими дружками будете. Такую свадьбу сварганим. Эх и хорошо у нас, братцы! Деревня высоко-высоко! А внизу Волга. Всю видать, на пятнадцать верст туда и сюда. Пароходы идут, гудки, бакены по вечерам… Михай, поехали?
– Не-е, я домой.
– Что у тебя там? Успеешь.
– Как что? – Михай вскинул рыжие брови. – Как что? Не был – не говори.
– Нет, брат, – Самоходка мечтательно уставился в потолок. – Где Волга не течет, там не жизнь.
– Зачем зря говоришь? Зачем? А виноград у вас есть? А вино наше пил? Не пил.
– Квас, знаю.
– Что понимаешь? – горячился Михай. – Давай спорить! Квас, да? Налью тебе кружку, вот такую большую, – он сдвинул культи, показывая, какую кружку нальет Самоходке. – Пей, пожалуйста! Выпьешь – под бочку упадешь. Как мертвый будешь. Э-э, что говоришь – нету жизни. Поедем – увидишь. Что Волга? Что Волга? Мы воду не пьем, мы вино пьем. Молдова, понял?
– Что ж вы не едите? – покачала головой Таня, насильно вливая Копёшкину бульон. – Ну съешьте еще ложечку. Горе мне с вами…
– А у нас на Мезени пиво теперь варят. – Бородухов, только что побритый, в свежей рубахе, чинно прихлебывал наваристый суп, всякий раз подпирая донышко ложки куском хлеба.
– Сегодня везде празднуют, – сказал Саенко.
– Празднуют, да не так. У нас, на Мезени-то, бабы старинное надевают. Хороводы водят, песни поют. А потом сядут в лодки да по Мезени. А пиво я люблю, чтоб с брусникою. – Бородухов выразительно покрякал, провел ладонью по рту, будто обтер пивную пену. – Благо! Давно не пивал. – И добавил, задумавшись: – Поди, теперь не из чего варить.
Таня кое-как покормила Копёшкина и, сама больше намучившись, ушла. Ей надо было смениться еще в девять утра, но она осталась помогать по случаю праздника. И было жаль, что еще не посидела с ними. Самоходка прав: мы привыкли к ней и – чего уж темнить! – почти все были тихо влюблены в нее…
Вино разбередило, ребята зашумели, заспорили, где жить лучше. Вмешались Саенко с Бугаевым, стали рассказывать о Сибири. Оба были родом из-за Урала, только Саенко происходил из степных алтайских хохлов, а Бугаев – коренной енисейский чалдон.
«Сколько разных мест на земле, – думал я, слушая разговоры. – Лежали раненые и в других палатах, и у них тоже были где-то свои единственные родные города и деревни. Были они и у тех, кто уже никогда не вернется домой… Каждый воевал, думая о своем обжитом уголке, привычном с детства, и выходило, что всякая пядь земли имела своего защитника. Потому и похоронные так широко разлетались по русской земле…»
– Тише, ребята… – Бородухов первый заметил, как Копёшкин зашевелил пальцами. – Чего тебе, браток?
Мы насторожились.
– Пить?
Копёшкин отрицательно пошевелил кистью руки.
– Утку?
Припрыгал Саенко, наклонился над ним.
– Ты чего, друг?
Копёшкин что-то шепелявил сухими ломкими губами.
– Так, так… Ага, понял… – Саенко закивал и перевел нам: – Говорит, у них тоже хорошо жить. Давай, давай, Копёшкин, расшевеливайся! Вот молодец! Ну-ка, расскажи, как там у вас… Это где ж такое? А-а, ясно… Пензяк ты. Ну и что там у вас?
– Хорошо тоже… – разобрал я слабый, будто из-под земли, голос Копёшкина.
– Заладил: хорошо да хорошо… А что хорошего-то? Лес есть или речка какая?
Копёшкин пытался еще что-то сказать о своих местах, но не смог, обессилел и только облизал непослушные губы.
Мы помолчали, ожидая, что он отдышится, но Копёшкин так больше и не заговорил.
В палате воцарилась тишина.
Я пытался представить себе родину Копёшкина. Оказалось, никто из нас ничего не знал об этой самой пензенской земле. Ни какие там реки, ни какие вообще места: лесистые ли, открытые… И даже где они находятся, как туда добираться. Знал я только, что Пенза эта где-то не то возле мордвы, не то по соседству с чувашами. Ну, а где эта самая мордва?… Я и прежде почти никогда не вспоминал, что есть такая территория в России, хотя когда-то сдавал экзамены по географии. Сдал да тут же и позабыл… Где-то там в неведомом краю стоит и копёшкинская деревенька с загадочным названием – Сухой Житень, вполне реальная, зримая, и для самого Копёшкина являет она собой центр мироздания. Должно быть, полощутся белесые ракиты перед избами, по волнистым холмушкам за околицей – майская свежесть хлебов, вечером побредет с лугов стадо, запахнет сухой пылью, скотиной, ранний соловей негромко щелкнет у ручья, прорежется молодой месяц, закачается в темной воде…
