каламбур
Мистер Керби Постлуэйт: Нынче утром кое-что в этой связи внезапно навело меня на мысль о каламбуре…
Тут оба умолкли, сбив друг друга.
— Прошу прощения, — любезно прошипел мой первый патрон, — вы говорили, что вы…
— …придумал каламбур, — ответил мой второй патрон. — Вот именно. Но если не ошибаюсь, и вы упомянули о чем-то подобном?
— Упомянул.
Тут уже умолкли все сидевшие за столом. Наконец молчание, нарушил некий знатный вельможа:
— Какое удивительное совпадение!
— Но как бы то ни было, — воскликнул хозяин дома, — надо кого-нибудь из них выслушать. Продолжайте, Скрупер, вы же начали первым.
— Мистер Постлуэит, я жажду вашего каламбура, — вмешалась хозяйка, питавшая слабость к мистеру Постлуэйту.
В результате оба джентльмена помолчали, а потом заговорили разом, и дуэт возобновился.
Мистер Прайс Скрупер: При каких обстоятельствах садовник, живущий дарами своего сада…
Мистер Керби Постлуэит: При каких обстоятельствах садовник, живущий дарами своего сада…
Раздался общий хохот, и на всех лицах отразилось недоумение.
— Наши каламбуры, кажется, несколько похожи? — с горечью произнес мистер Постлуэит, подозрительно глядя на моего первого патрона.
— В жизни не слыхивал ни о чем подобном, — ответил тот.
— Великие умы сходятся, — заметил вельможа, которому принадлежало высказывание об «удивительном совпадении».
— Во всяком случае, выслушаем одного из них, — настаивал хозяин дома. — Может быть, дальше у них пойдет по-разному! Продолжайте, Скрупер.
— Да, выслушаем одного из них до конца, — протянула хозяйка и посмотрела на мистера Постлуэйта. Но тот был слишком оскорблен. Мистер Прайс Скрупер воспользовался случаем и изложил каламбур целиком.
— При каких обстоятельствах, — повторил он, — садовник, живущий дарами своего сада, бывает изменником?
— Но это же мой каламбур! — воскликнул мистер Постлуэйт, едва тот умолк. — Его придумал я.
— О нет, уверяю вас, это мой каламбур, — упорствовал мистер Скрупер. — Я придумал его сегодня утром, когда брился.
Тут опять наступила тишина, прерываемая лишь возгласами удивления всех присутствующих во главе с вельможей.
И снова хозяин дома спас положение.
— Чтобы разрешить эту трудность, — сказал он, — нужно выяснить, кто из двух наших друзей знает ответ. Кто знает ответ, тому и принадлежит каламбур. Пусть оба они напишут ответ на листке бумаги и вручат его мне. Если ответы окажутся одинаковыми, совпадение действительно можно будет назвать неслыханным.
— Кроме меня, ответ никому не известен, — заметил мой первый патрон, кончив писать и складывая листок. Мой второй патрон проделал то же и сказал:
— Я один знаю ответ.
Хозяин дома развернул листки и прочел по очереди:
Ответ, написанный мистером Прайсом Скрупером: «Когда он продает настурции (нас Турции)».
Ответ, написанный мистером Керби Постлуэйтом: «Когда он продает настурции (нас Турции)».
Произошел скандал. Стороны обменялись взаимными обвинениями. Как я уже упомянул, на следующий день оба джентльмена не замедлили побывать у меня. Но говорить им много не пришлось. Ведь оба они были в моей власти.
Но вот что странно: с этого времени начался закат моей карьеры. Разумеется, оба мои патрона распростились со мной навеки. Но я должен сообщить вам, что мой талант каламбуриста тоже со мной распростился. Мои утренние труды со словарем стали давать все меньше и меньше плодов, и в прошлую среду исполнилось две недели, как я послал в некий еженедельник следующий ребус: жираф, стог сена, мальчик, гоняющий обруч, буква «X», полумесяц, рот, слово «хочу», собака, стоящая на задних лапах, и весы. Этот ребус был напечатан. Он понравился. Он заинтриговал читателей. Но хоть убейте, я не знаю, что он может значить, и я погиб.
IV. Не принимать на веру
Сегодня я, Юнис Филдинг, перечитывала дневник, который вела в первые недели после того, как покинула укрытую от мира школу немецкой колонии моравских братьев [13], где я получила образование. И мне почему-то очень жаль себя, наивную впечатлительную школьницу, вырванную из мирной тишины моравской колонии и внезапно оказавшуюся в доме, где царили печаль и тревоги.
Когда я открываю первую страницу дневника, передо мной, словно воспоминание о какой-то прежней жизни, встает картина: тихие, заросшие травой улочки колонии, старинные домики, спокойные, безмятежные лица их обитателей, ласковые взгляды, которыми они провожали детей, чинно идущих в церковь. И приют Незамужних Сестер, его сверкающие чистотой окна, а совсем рядом церковь, где молились они и мы и где широкий центральный проход отделял скамьи мужчин от скамей женщин. Я как будто опять вижу девушек в живописных шапочках, отделанных алыми лентами, и голубые ленты замужних женщин, и белоснежные чепцы вдов; и кладбище, где то же разделение сохраняется между общими могилами; и простодушного ласкового пастора, который всегда был полон снисхождения к нашим слабостям. Листая страницы моего короткого дневника, я опять вижу все это, и меня вдруг охватывает желание, чтобы вновь вернулись ко мне та ясность душевная и то незнание жизни, которые окружали меня, когда я жила там, надежно огражденная от всех печалей мира.
7 ноября. Вот я и дома после трехлетнего отсутствия — но как изменился наш дом! Раньше в нем всюду чувствовалось присутствие мамы, даже если она была в самой дальней комнате; теперь Сусанна и Присцилла донашивают ее одежду — когда они проходят мимо и около меня мелькают мягкие складки серо- голубого платья, я вздрагиваю и поднимаю глаза, словно надеясь увидеть лицо мамы. Они намного старше меня: когда я родилась, Присцилле было уже десять лет, а Сусанна на три года старше Присциллы. Они всегда очень серьезны и благочестивы, и даже в Германии знают, как ревностны они в вере. К тому времени, когда я буду такой же старой, я, наверное, стану похожа на них.
Неужели мой отец был когда-то беззаботным маленьким мальчиком? У него такой вид, словно он прожил уже много столетий. Вчера вечером я боялась внимательно рассматривать его лицо, но сегодня я заметила, что под морщинами, которые оставила забота, в нем таится очень ласковое и светлое выражение. В его душе скрыты безмятежные глубины, которые не может потревожить никакая буря. Это несомненно. Он хороший человек, я знаю, хотя о его добродетели в школе не рассказывали — там говорили только о Сусанне и Присцилле. Когда извозчик остановился около наших дверей, отец выбежал на улицу без шляпы и, схватив меня в объятья, внес в дом, словно я еще совсем маленькая, и я забыла о печальном расставанье с моими подругами, и добрыми сестрами, и с нашим пастором — так радостно было мне вернуться к нему. С божьей помощью — а в этом господь мне, наверное, поможет, — я буду моему отцу опорой и утешением.
С тех пор, как умерла мама, дом стал совсем другим. У комнат очень угрюмый вид, потому что стены покрылись пятнами сырости и плесени, а ковры совсем истерлись. Наверное, мои сестры пренебрегают домашним хозяйством. Присцилла, правда, помолвлена с одним из братьев, который живет в Вудбери, в десяти милях отсюда. Вчера она мне рассказывала, какой у него красивый дом, обставленный куда более роскошно, чем это обычно принято у членов нашего братства: ведь мы не ищем мирского блеска. А еще она показала мне белье из тонкого полотна, которое шьет для себя, и всякие платья, шелковые и шерстяные. Когда она разложила их на убогих стульях нашей скромной комнаты, я невольно подумала, что они,
