Наконец книга была готова; два года ушли вслед за всем остальным временем, а куда оно ушло — кто знает? Новый фургон тоже был закончен — выкрашен снаружи в желтую краску, обведен ярко-алой каймой и, где надо, отделан медью; запрягать в него я решил моего верного конягу, а для торгового фургона завел новую лошадь и мальчишку-кучера. Потом я почистился, принарядился и отправился за ней. Денек выдался солнечный, но холодный, и печки в фургонах топились вовсю; а фургоны я оставил на пустыре у Уондсворта; когда я в Лондоне, вы всегда можете их увидеть там с Юго-Западной железной дороги (выезжая из столицы, смотрите в правое окошко).
— Мериголд, — говорит племянник моего доктора и сердечно жмет мне руку. — Очень рад вас видеть.
— Ну, сэр, — отвечаю я, — навряд ли вы и вполовину так рады меня видеть, как я вас.
— Время это показалось вам долгим, а, Мериголд?
— Не сказал бы, сэр, — ведь оно и на самом деле было долгим, да только…
— Что это вы так вздрогнули, мой милый?
А как было не вздрогнуть! Совсем взрослой она стала, и такой хорошенькой, умной, жизнерадостной! И тут я окончательно убедился, что она и в самом деле похожа на мою дочку — а то как бы я узнал ее, когда она тихонько остановилась в дверях?
— Вы, кажется, взволнованы, — говорит джентльмен ласково.
— Я одно понимаю, сэр, — что я всего только неотесанный мужлан в жилетке с рукавами.
— А я понимаю, — говорит он, — что это вы спасли ее от нищеты и страдания и научили общаться с другими людьми. Но почему мы беседуем вдвоем, когда могли бы беседовать втроем? Заговорите с ней по- своему.
— Я всего только неотесанный мужлан в жилетке с рукавами, сэр, — говорю я, — а она такая красавица! И она стоит в дверях… и не идет к нам.
— Попробуйте, не подойдет ли она на ваш прежний pнак, — говорит он.
Все это они нарочно придумали, чтобы меня обрадовать! Стоило мне только сделать прежний знак, как она бросилась ко мне, упала на колени, протянула руки, а сама плачет от радости и любви; а когда я схватил ее за руки и поднял, она крепко-крепко обняла меня за шею, и уж каких только глупостей я не натворил, прежде чем мы все втроем, наконец, сели и принялись беседовать без единого звука, словно ради нас мир окутался такой славной и приятной тишиной.
Ну, так слушайте, что я вам предложу. Предложу я вам самый лучший товар — ее собственную книжку, которой никто, кроме меня, не читал, дополненную и законченную мной после того, как она прочла ее в первый раз — сорок восемь страниц, девяносто шесть столбцов, работы самого Уайтинга, и к тому же в типографии Бофорта, отпечатана на паровой машине, превосходная бумага, красивый зеленый переплет, сложена, как чистое накрахмаленное белье только что от прачки, и до того хорошо сшита, что побьет любую работу, представленную самой лучшей белошвейкой в Комиссию гражданской службы на конкурс Голода — и что я прошу за такой товар? Восемь фунтов? Меньше. Шесть фунтов? Еще меньше. Четыре фунта? Боюсь, что вы мне не поверите, но как раз четыре фунта. Четыре фунта! Да одна брошировка обошлась в половину этой суммы. Вот они — сорок восемь новеньких с иголочки страниц, девяносто шесть новеньких с иголочки столбцов — и всего за четыре фунта. Вы хотите придачи за свои деньги? Вот она три страницы рекламных объявлений, на редкость интересных и без всякой приплаты. Читайте их и верьте им на здоровье. И этого мало? Вот мои наилучшие пожелания к каждому сочельнику и к каждому Новому году, какие вам предстоит праздновать, — пожелания долгой жизни и благополучия. Стоят ровнехонько двадцать фунтов, если их доставят такими, какими я их посылаю. Не забудьте — добавлен последний рецепт: «Принимать всю жизнь», который поведает вам, как фургон развалился и где кончился путь. И вы думаете, что четыре фунта за все это много? Так-таки много? Ну ладно: берите за четыре пенса, только никому ни слова.
II. Не принимать перед сном
Это легенда о доме, что зовется «Харчевней дьявола» и стоит среди вереска в Коннемарских горах[8], в неглубокой лощине между пятью вершинами. Порой сентябрьским вечером любознательные путешественники вдруг замечают высоко на склоне ветхое, потемневшее от непогоды строение, и гневные багровые блики заходящего солнца скользят по разбитым стеклам. Но проводники всегда его избегают.
Этот дом построил никому не известный человек, который пришел неведомо откуда и которого люди прозвали Колль Дью (Черный Колль) за его угрюмый вид и любовь к одиночеству. Жилище его они окрестили «Харчевней дьявола», потому что ни разу усталый путник не отдыхал под кровом Колля Дью, ни один друг не переступал его порога. Его уединение делил с ним лишь сморщенный старик, никогда не отвечавший на приветливые слова крестьян, которых он встречал, изредка отправляясь в ближнюю деревню за провизией для себя и своего господина, и никому не удавалось выведать у него, кто они такие и откуда пришли.
Первый год, когда они поселились там, всех очень занимало, что это за люди и что делают они среди горных вершин, в обществе туч и орлов. Одни говорили, что Колль Дью — отпрыск старинного рода, некогда владевшего всеми окрестными землями, и что, озлобленный бедностью, он из гордости похоронил себя там, чтобы в одиночестве размышлять о своих невзгодах. Другие туманно намекали на преступление, на бегство из дальней страны. Третьи испуганным шепотом рассказывали о людях, которые прокляты со дня рождения, чьи губы не знают улыбки, кому до смертного часа не дано найти друга среди своих ближних. Но вот миновало два года, разговоры утихли, и Колль Дью был забыт: разве что пастух, разыскивая в горах заблудившуюся овцу, встречал высокого смуглого человека с ружьем в руке и не осмеливался сказать ему: «Спаси вас господь!», да порой крестьянка, покачивая зимним вечером колыбель, крестилась, когда ветер особенно злобно ударял по кровле ее хижины, и говорила: «Видно, там, на вершине, этому Коллю Дью хватает свежего воздуха!»
Так прожил Колль Дью в уединении несколько лет, а затем стало известно, что полковник Блейк, новый хозяин этих земель, собирается посетить свое поместье. С одной из вершин, окружавших его горное гнездо, Колль Дью мог видеть у подножья отвесного склона старинный серый дом, казавшийся совсем крохотным; его высокие трубы были обвиты плющом, а каменные стены потемнели от непогоды, и он стоял среди искривленных бурями деревьев и угрюмых скал, словно крепость, что вечно глядит на Атлантический океан любопытными глазами своих окон, как будто вопрошая: «Какие вести шлет нам Новый Свет?»
А теперь Колль Дью увидел, как вокруг дома, словно муравьи на солнце, копошатся каменщики и плотники, подновляя его от фундамента до самых труб, подкрашивая тут, поправляя там, разбирая изгороди, которые оттуда, с заоблачной вышины, казались Коллю горсточкой гальки, и воздвигая другие, похожие на заборы игрушечной фермы. Наверное, несколько месяцев следил он, как эти хлопотливые муравьи разрушали и строили, уродовали и украшали, но когда труд их был закончен, он не спустился, чтобы полюбоваться прекрасными дубовыми панелями новой бильярдной или чудесным видом, открывающимся из венецианского окна гостиной на водную дорогу к Нью-Фаундленду.
Летняя жара сменилась осенней прохладой, и янтарные полосы увядания уже зазмеились по красному вереску в долинах и на горных склонах, когда в поместье приехал полковник Блейк в сопровождении своей единственной дочери и компании друзей. Серый дом у подножия склона стал приютом веселья, но Колль Дью больше не глядел на него со своих высот. Когда ему хотелось полюбоваться солнечным восходом или закатом, он взбирался на такой утес, откуда не было видно человеческого жилья. Когда он отправлялся в далекие прогулки с ружьем в руке, он выбирал для них самые глухие места, спускался лишь в самые пустынные долины и поднимался лишь на самые безлюдные кряжи. Когда он вдруг замечал неподалеку других любителей бродить в горах, то, сжимая в руке ружье, торопился скрыться незамеченным в какой- нибудь лощине. Однако судьба пожелала, чтобы он все-таки встретился с полковником Блейком.
Как-то в сентябре выдался удивительно ясный день, но к ночи ветер переменился, и через полчаса горы окутал густой непроницаемый туман. Колль Дью ушел далеко от своего обиталища, но недаром он так долго бродил по этим горам, недаром приучил себя к капризам погоды: ни буря, ни дождь, ни туман его не пугали. И вот, пока он уверенно шел своей дорогой, до него сквозь молочную мглу, приглушающую все звуки, донесся еле слышный крик испуга. Он пошел в ту сторону и вскоре нагнал человека, который брел вслепую там, где каждый неверный шаг грозил гибелью.
— Идите за мной, — сказал Колль Дью этому человеку и через час привел его, целого и невредимого, к
